– Не попадешь! – крикнул он и швырнул камень обратно на дорогу.

Правда, кидал так, чтобы самому не попасть.

– Ах ты, ешкин котенок! – охранники уже вдвоем вскочили на ноги, и в кусты полетел град щебня, пыли и мелких камней.

Абсолютно счастливый Петька бегал среди деревьев, уворачивался от камешков и время от времени сам побрасывал что-нибудь на дорогу, чтобы охранникам не стало скучно. Здесь было гораздо интереснее, чем в столовой с теткой Аленой, потому что, во-первых, это было вроде как продолжение, а во-вторых, та ни за что бы не додумалась швырять кашу в ответ.

– Бери прицел выше! – радостно заорал Петька и тут же получил камешком в лоб.

– Попали! – сообщил он. – Я сдаюсь! Хватит! Вас двое! Нечестно!

Через минуту он сидел рядом с охранниками на пыльной обочине и толкал палец в дырки ствола.

– Застрянет, – предупредил его молодой солдат. – Хрен потом вытащим.

– Не застрянет. Я его облизал. А сильно огонь светит, когда строчишь?

– Сильно.

– Как из поддувала?

– Сильнее.

– Сразу из всех дырок?

– Ну да. А ты думал – из одной?

Петька промолчал для солидности, поняв, что спросил ерунду, и затем поспешил сменить тему:

– А если в упор – фрица насквозь пробьет?

– И не в упор пробьет. Метров с пятнадцати.

Петька посчитал что-то в уме.

– А трех фрицев пробьет? Если их друг за дружкой поставить?

– Не знаю. Наверное, пробьет. Только они так не встанут. Зачем им?

– Да это я так, на всякий случай. Интересно.

Охранники снова взялись за самокрутки, и Петька увидел, что у младшего это дело получается очень плохо.

– Давай я! – дернулся он и тут же зашипел от боли.

– Чо? Застрял? – захохотал седой. – Говорили тебе.

После освобождения пальца Петька снова несколько раз заботливо его облизал, повертел им над головой, поморщился, а потом молниеносно скрутил «козью ножку» для молодого солдата.

– Ух ты! – сказал тот. – Ловко. Где так научился?

– Городской, что ли? – снисходительно спросил его Петька.

– Из Петропавловска, – ответил солдат.

– Тогда все понятно.

Еще минуту они втроем молча курили, задумчиво рассматривая поднимавшийся к верхушкам деревьев дым, жмурились на солнце, тягуче сплевывали в пыль себе под ноги, смотрели на сворачивающуюся в черные шарики слюну и на то, как Петька давит эти общие шарики голой пяткой. Потом охранники поднялись, закинули за спину автоматы и собрались уходить.

– Ну, давай, шкет, – сказал седой.

– И вы давайте.

Они обменялись крепким рукопожатием и уже почти разошлись, когда седой вспомнил вдруг о том, что хотел спросить в самом начале.

– Слышь, пацан! – окликнул он Петьку. – Так ты старшого нашел?

– Кого?

– Старшего лейтенанта.

– А-а! Нашел. Он в столовой сидел.

– Один?

– Не-е. С теткой Аленой.

Охранники переглянулись.

– И чо они там?

– Ничо.

– Чо, совсем, что ли, ничо?

Петька замялся:

– Ну, не совсем… Так-то, вообще-то…

– Ты, давай, не бубни, значится. Говори – чего они там делали.

– В начале или в конце?

– Вот екарный бабай! Ну, в конце.

Петька с готовностью кивнул:

– Кашу с тетки Алены стирали.

– Кашу?

Охранники, судя по всему, ожидали чего-то другого.

– Какую еще кашу?

– Овсяную. Масла много, только не посолили совсем.

Седой озадаченно повертел головой.

– Слушай, ты шкет, значится, нормальный… Но мозги нам тут пудрить не нужно.

– Я не пудрю, – сказал Петька.

– А каша-то здесь, на хрен, при чем?

– Я тетку Алену овсянкой обкидал.

Напряженное недоверие исчезло с лица седого, и он радостно закивал:

– А-а! Ну, так бы сразу и говорил! Молодца! Уважаю! А зачем обкидал-то?

– Надо было.

– Все понял. Дело нужное. Ладно, шкет, еще раз бывай… Нравишься ты мне… – Он помолчал и грустно вздохнул: – А мы из-за этой твоей тетки Алены теперь, видимо, ужин пропустим. Ефрейтор по лагерю носится, как упырь. Кровь сосет, значится. Лекаря теперь вот в бараках недосчитался. Вчера бы еще сам сказал: хрен с ним, жрать захочет – придет. А сегодня, значится, из-за старшего лейтенанта в столовой у нас дисциплина. Без японца в казарму ни ногой. Придется нам с Вовкой теперь кочевряжиться. По долинам, твою мать, и по взгорьям.

Он повернулся к молодому солдату, который уже виновато смотрел куда-то в сторону.

– Угораздило тебя с частушкой! Шаляпин!

– Ты же сам ее сочинил!

– Я сочинил – я и спою, когда надо! А когда не надо – сиди и сопи в тряпочку! Понял?

– Понял.

– Вот так, значится, родимый. А теперь – пошел!

И они двинулись по дороге, позабыв про Петьку, продолжая ругаться и размахивать руками, а он стоял и смотрел им вслед, приложив правую ладонь ко лбу, потому что солнце опустилось уже совсем низко и заглядывало ему прямо в глаза.