— Окей, показываю! — приоткрыв один глаз разворачиваюсь бочком, засовываю руку в карман, как-будто за паспортом, но в последний момент замираю, а потом с новой силой ору.

— Но только — после тебя! — тычу в онемевшего от неожиданности синеглазого и продолжаю голосом трамвайного кондуктора, поймавшего “зайца”-безбилетника (да-да, я еще помню, как в трамваях ездили по билетикам).

— Ты! Ты сам то — кто? Появляешься внезапно, как жар в груди начинающей климактерички, сходу приклеиваишь мне на лоб удобный тариф — не потрудившись разузнать, по адресу обратился или нет, — снова ору, одновременно слежу за реакцией Петра и жду удобного момента, чтобы начать действовать.

Пусть он вспылит и начнет ругаться! Или пусть станет мне что-то доказывать — что, типа, не он такой, а жизнь такая. А еще лучше — пусть с чувством, толком, расстановкой отчитает меня за плохое поведение…

Но Петр быстро справился с первой реакцией, а теперь молчит и просто наблюдает — каким будет мой следующий шаг. И тогда мои изрядно потрепанные за сегодня нервы не выдерживают и я скатываюсь на откровенно глупую претензию:

— Да и вообще — чего ходишь за мной весь вечер, как привязанный?

— Как привязанный? Весь вечер? — Петр, забыв повышает голос и я понимаю, что последней фразой попала в точку! Мне даже приходит мысль, что это фраза не про сегодняшний вечер, а про какую-то другую, его личную историю.

Я тут же чувствую, что близкий контакт с Петром становится все менее безопасным, поэтому, вывернувшись из под его руки, соскальзываю с колена и отступаю по пирсу вглубь. Туда где только море властвует над миром…

Оглядываюсь через три шага и кричу с пирса:

— Я еще с морем сегодня не поздоровалась! Хочу побыть с ним наедине. И вот тебе возможность доказать, что ты не ходишь весь вечер за мной как привязанный.

Больше не оглядываюсь. Уверена, что Петр, попавший в ловушку собственных убеждений и, может быть, гонора, не идет за мной. И я предвкушаю, что у меня будут три-пять минут, когда никто не помешает мне заглянуть себе в душу. Весь вечер мне так этого хотелось — и так этого не хватало.

— Ну, здравствуй, морюшко! — смотрю, как волна накатывает на волну, слышу как бьется прибой о сваи, на которых держится пирс и ветер свистит над ушами и бесцеремонно треплет мои локоны.

Все эти звуки переплетаются в один ответ — так морюшко отвечает на мое приветствие.

Вдруг небо снова озаряют разноцветные всполохи. Оборачиваюсь к берегу — громкий хлопок и на темном фоне вырастают причудливые световые фигуры.

Праздничный салют продолжается?

Издалека слышен гул голосов. Сначала это просто какофония звуков. Я затаилась и стараюсь разобраться — да, я теперь различаю отдельные слова.

И среди этих голосов один — самый громкий и самый родной говорит мне то, что я больше всего хочу сейчас услышать:

— Лесёныш — прыгай! Я тебя поймаю — давай, прям в руки! Жду-у-у-уууу!

Я делаю еще один шаг вперед, другой. И понимаю, что теперь стою на самом краю пирса. А под ногами плещет морюшко…

Это могло бы быть очень красивое и по-киношному эпичное завершение истории. В которой я — с небольшими поправками на эпоху и обстоятельства — как минимум, Джейн Эйр 21 века.

Живо представляю “картинку” целиком: камера наезжает со стороны моря, я стою на самом краю пирса, на фоне побережья. В небе догорают фейерверки и за кадром большой симфонический оркестр выводит эпическую коду.

Флешбэком в ушах:

— Лесёныш — прыгай! Я тебя поймаю — давай, прям в руки! Жду-у-у-уууу!

Я готова шагнуть — вперед и вниз — со словами “Иду к тебе, любимый!”. На экран выплывают финальные титры.

Я вскидываю руки вверх, закрываю глаза и наслаждаюсь шепотом моря. Хочется успеть наслушаться за эти короткие последние мгновенья, чтобы забрать с собой и звуки и ощущения…

Все меняется вдруг и мощно. Ничего не успеваю ни предпринять ни, хотя бы, подумать.

На меня налетает вихрь и мощным рывком сначала разворачивает вокруг оси, а затем отбрасывает к центру пирса.

И тут же я слышу большой “плюх” вперемешку с прекрасным русским матерным. Что неудивительно, а даже закономерно: того, кто сейчас закрутил и вышвырнул меня подальше от края пирса, центробежная сила, по законам физики, должна была вытолкнуть “за борт”.

Особенно, если перевести в ньютоны ту медвежью силу, с которой он провернул данный финт, станет понятно, что у него небыло ни одного шанса успеть затормозить.

Возвращаюсь к краю, чтобы полюбоваться на этого самоотверженного “спасателя Малибу”. И хотя в темноте сложно отличить насколько смугла его кожа, прекрасные васильковые глаза, в которых отражаются береговые огни, все так же выразительны и пускают в мою сторону молнии.