Шрифт:
Затем он обратился к Скорпиону:
— Бувай, мистер Килбейн. Ты и вправду репортер. Всего два дня в Украине, а уже в самой гуще событий. Я не встречал таких, — и он покачал головой.
Скорпион видел, как Кожановский очень быстро говорил что-то по-украински Славо и двоим из своих охранников, стоявшим за дверью квартиры, а затем все они ушли.
Когда Скорпион обернулся к Ирине, она смотрела на него.
— Знайте, я ни на грош не поверила тому, что мне сказали в агентстве Рейтер, — заявила она, держа в руке телефон. — Вы действуете не как журналист. Вы не интересуетесь политикой, не берете интервью ни у меня, ни у Кожановского, а настоящий журналист прыгал бы от радости, имея такую возможность. Кто же вы, черт возьми?
14
Центральный вокзал,
Киев, Украина
Ночь они провели в купе первого класса поезда, следовавшего в Днепропетровск. Две полки, узкие, как гробы, были расположены так близко друг к другу, что, когда они оба сидели, их колени соприкасались. Заледенелое окно было занавешено.
Ирина переоделась в шерстяные одежды, синтетическое пальто-пуховик и шерстяную шапку, надетую поверх парика со светлыми волнистыми волосами. Когда она встретила Скорпиона на платформе Центрального вокзала, тот с трудом узнал ее. Она заставила его вздрогнуть, потому что в светлом парике напомнила Алену на том снимке из театра. Скорпион также сменил облик. Вместо костюма и пальто на нем были толстый свитер, джинсы, лыжная куртка и шерстяная шапочка. В таком виде он совершенно не привлекал внимания.
Возвращаясь к разговору в квартире над пивной, она снова спросила его:
— Кто вы, черт возьми?
— Я именно тот, кем вы меня представляете.
— Вы из ЦРУ?
Он покачал головой.
— Откуда мне знать, что вы не работаете на противную сторону?
— Трудно представить себе, чтобы какой-либо человек, говорящий по-русски так же плохо, как я, мог работать на ту сторону.
Он помолчал, затем спросил:
— Почему вы ничего не сказали Кожановскому?
— Вы знаете почему.
— Чтобы уберечь штаб? Так ли это? — спросил он. — Хотите быть достойной отца?
— Из чувства самосохранения, — покачала она головой. — Вы сами сказали это, когда в первый раз встретились со мной. Следы приведут ко мне.
О том, что случилось на платформе, они не говорили. Там была толпа крепких парней с черными нарукавными повязками. Пока Скорпион и Ирина ожидали посадки, человек двадцать из них стали хватать людей на платформе. Одних они отпускали, другие стали кричать и вырываться. Сразу же завязалась драка. Группа отморозков окружила мужчину с женой. Они оторвали от него жену и стали избивать его кулаками. Тот упал на платформу. У одного из парней оказался в руках молоток, и он стал дробить руки и колени лежащего человека, который дико кричал от каждого удара. Наконец он ударил его молотком в лицо. Другие толпились вокруг потерявшего сознание человека и сквернословили.
Трое с повязками подошли к Скорпиону и Ирине.
— Черкесов або Кожановский?
— Мы з Канады, — сказал Скорпион, глядя на людей, варварски избивающих беспомощного человека, который уже не мог даже прикрываться от ударов.
Парень проследил за взглядом Скорпиона.
— Не хвылюйтеся. Вин просто жид, — сказал парень, отмахнувшись. Скорпион почувствовал, что Ирина попыталась двинуться, и крепче сжал ее руку.
— Не забывайте, зачем мы здесь, — прошептал он ей, поворачивая к себе.
Когда они заняли места и поезд тронулся, проводница принесла им чай и бисквиты. Ирина закурила сигарету Dunhill, ее пальцы дрожали. Какое-то время они молчали. В вагоне было тепло, и Скорпион снял толстый свитер.
— Может быть, мы жестоко ошибаемся? Нужно позволить ему убить Черкесова? — сказала она наконец, имея в виду Пятова.
— Война лучше?
— Не знаю, — ответила она, глядя в сторону. — Он еще не избран, а смотрите, что он творит. Я вижу, что моя страна совершает самоубийство.
— Скверно, — подтвердил Скорпион.
Ирина пила чай и слушала стук колес.
— Что мы будем делать, приехав в Днепропетровск? — спросила она.
— Я полагаю, у вас есть кто-то свой в штабе Черкесова.
Она кивнула.
— Но вы так и не рассказали мне ничего о себе.
— А что касается вас? Вы замужем?
— Уже нет. Он был старше. Как мой отец.
— Что же случилось?
— Ему было нужно лишь изящное обрамление. А я выросла из этой роли, переросла его. Я — не игрушка, ни для кого… — сказала она, отбрасывая волосы. — А ваш отец? Каким он был? — спросила она.
— Я едва знал его. Мы были вместе всего около недели. Потом он умер. Мне было четыре года, — ответил он, сам удивившись, что говорит ей правду. То ли она так подействовала на него, то ли интимность обстановки в купе: один верхний ночник, темнота за окном, движение поезда, отделенного от всего внешнего мира. А может, его здравый смысл говорил ему, что правдивый рассказ не имеет значения, ибо она все равно не поверит ему.
— А ваша мать?
— Она к тому времени уже умерла. Они были разведены.