– Главное – это Обратная Связь, – говорит он одному из растений в горшке под окном. – Постоянный Мониторинг и Оценка Индивидуальных Потребностей. Анализ. Заключение. Рассмотрение. Пересмотр. С прицелом на будущее.

Сердитая Медсестра поднимает мою ногу, смотрит на нее, опускает обратно и что-то записывает в свою планшетку. Наверное, количество пальцев. Анализ. Заключение.

Менеджер по Исходу вещает об оценке моих Личных Потребностей.

– И в какую же сумму вы их оцениваете? – уточняю я, но Сердитая Медсестра опять улыбается, и я умолкаю. Я не хочу, чтобы она опять хватала меня за ногу.

– Все мы здесь члены одной команды, Роза, – предупреждает меня Менеджер по Исходу.

– Вы всем здесь довольны? – спрашивает Сердитая Медсестра таким голосом, словно интересуется, пользуюсь ли я прокладками от несдержанности мочи… Недержания мочи.

– Довольна? – переспрашиваю я. – Довольна?

Менеджер по Исходу смотрит на нас обеих с явным отвращением – видимо, из-за того, что мы используем такие выражения. Потом снимает с этого, как его, какую-то фотографию и смотрит на нее так, словно ее там нет.

– Мы очень гордимся нашей Схемой Ухода, – говорит он.

– А когда будет бинго? – спрашиваю я у него.

Он смотрит на меня. Улыбается. Ставит фотографию обратно на этот, как его. Берет другую. Его врачебный этикет так и продолжает сочиться из него, пока он это делает – пропитывая все вокруг, словно прокладку от недержания мочи. Он не утруждает себя составлением целых предложений. Он предпочел бы просто выбросить меня из окна. Он говорит что-то о своих Коренных Задачах. О Преданности Делу. Единомыслии. Постоянном Повышении Качества. Передовых Методах. Интеграции. Всеохватности.

Сейчас Менеджер по Исходу держит в руках фотографию того дядечки постарше. Смотрит на нее. У нее красивая рамка, хотя и не золотая. Он проводит по ней пальцами. Переворачивает ее, смотрит на обратную сторону, как будто рассчитывая там что-то найти.

Мне не нравится, что он держит эту фотографию, смотрит на нее, прикасается к ней. Дядечка постарше глядит с фотографии с таким серьезным видом, будто вот-вот скажет что-то смешное, пусть даже в этот момент его крутят и теребят эти рассеянные пальцы, с которых так и капает этот самый врачебный этикет. Сама до конца не пойму, что чувствую при виде того, как Менеджер по Исходу обращается с фотографией дядечки постарше таким вот образом. Однако это все-таки вызывает у меня какие-то чувства. Собственнические? Покровительственные? Страх? Ярость? Стремление защитить? Как же это назвать?

– Что-то случилось с моей приятельницей, – говорю я.

Менеджер по Исходу улыбается.

Мы понимаем друг друга.

Пролистываю назад еще несколько страниц большого ежедневника, пока не добираюсь до самого недавнего завтрашнего дня, когда мой сын должен был свозить меня в какое-нибудь милое местечко выпить чаю.

Припоминаю все обычные трудности с тем, чтобы затолкать мой ходунок в машину, а потом и меня саму на пассажирское сиденье, бережно обращаясь с моей головой, а затем все эти хлопоты с застегиванием ремней безопасности, поиском парковки и прочими вещами, из-за которых мой сын терпеть не может возить меня в какие-нибудь милые местечки выпить чаю, но когда мы наконец добираемся туда и я заказываю ламингтон [8] , мой сын явно очень горд собой, что приятно видеть. И одна из причин, по которым он так горд собой, – это что из кафе, в которое он меня привез, я могу посмотреть на море.

Я рада, что это вызывает у него гордость.

Я не люблю море.

Из кафе можно наблюдать за людьми, которые прогуливаются вдоль кромки воды со своими собаками. Собак я тоже не особо-то жалую. Есть одна, которую Сердитая Медсестра время от времени допускает в это место, чтобы, как она выражается, поднять нам всем настроение. Миленькая такая, пушистенькая собачка. Как ее там – чахотка? Чихалка? Ах да, – чихуахуа. Жуткая мелкая тварь.

Короче говоря, я не люблю море. Полагаю, для этого есть какая-то причина, вроде перспективы утонуть. Мне даже не нравятся чайки, которые вечно норовят стащить ваш ламингтон. Мне больше нравятся совершенно другие птицы, обитающие в совершенно других местах, далеко от моря.

Хотя должна сказать, что вот пингвины мне по душе. Они большие и толстые, ходят вразвалочку у кромки воды, как водители автобусов, у них длинные шеи и огромные клювы, и всегда кажется, что они вот-вот скажут что-нибудь смешное или проглотят чью-нибудь чихуахуа.

В таких случаях мой сын любит, чтобы мы, как он выражается, поддерживали беседу. Поскольку у него нет под рукой ежедневника, с которым он мог бы свериться, или фотографий, которые можно было бы переставить, он иногда рассказывает мне про свои инвестиции. Или даже время от времени про своих жену и сына. Сына, который давно окончил школу и у которого теперь собственные инвестиции, так что, естественно, он больше не приезжает навестить свою бабушку. Как и жена, которая тоже здесь больше не появляется. Когда она в первый и последний раз приходила ко мне, то почему-то очень расстроилась и довольно громко пробормотала себе под нос, что я невыносимая старая корова, из-за чего я почти прониклась к ней симпатией.

Во всяком случае, мы с сыном обычно о чем-нибудь разговариваем, пока я приканчиваю свой ламингтон. Частенько он рассказывает мне, кем я была и что я знаю.

– Ну конечно же ты все это знаешь, – может сказать он. – Ты ведь была учительницей.

– Образование – это будущее, – отвечаю я, потому что ему нравится слышать подобные вещи.

Я не спрашиваю его, чему я учила или кого я этому учила. Или кому преподавала – так вроде правильней.

По правде говоря, я не очень-то люблю, когда люди рассказывают мне, кем я была. Я сама решу, кем я была. Может, астрономом. Или моряком. Или инвестором, или водителем автобуса.