Библиотека внеклассного чтения. Книга 4
вернуться

Сборник

Шрифт:

Сергей Александрович Есенин

«Спит ковыль. Равнина дорогая…»

Спит ковыль. Равнина дорогая,И свинцовой свежести полынь.Никакая родина другаяНе вольёт мне в грудь мою теплынь.Знать, у всех у нас такая участь,И, пожалуй, всякого спроси —Радуясь, свирепствуя и мучась,Хорошо живётся на Руси?Свет луны, таинственный и длинный,Плачут вербы, шепчут тополя.Но никто под окрик журавлиныйНе разлюбит отчие поля.И теперь, когда вот новым светомИ моей коснулась жизнь судьбы,Всё равно остался я поэтомЗолотой бревенчатой избы.По ночам, прижавшись к изголовью,Вижу я, как сильного врага,Как чужая юность брызжет новьюНа мои поляны и луга.Но и всё же, новью той теснимый,Я могу прочувственно пропеть:Дайте мне на родине любимой,Всё любя, спокойно умереть!

На Кавказе

Издревле русский наш ПарнасТянуло к незнакомым странам,И больше всех лишь ты, Кавказ,Звенел загадочным туманом.Здесь Пушкин в чувственном огнеСлагал душой своей опальной:«Не пой, красавица, при мнеТы песен Грузии печальной».И Лермонтов, тоску леча,Нам рассказал про Азамата,Как он за лошадь КазбичаДавал сестру заместо злата.За грусть и жёлчь в своём лицеКипенья жёлтых рек достоин,Он, как поэт и офицер,Был пулей друга успокоен.И Грибоедов здесь зарыт,Как наша дань персидской хмари,В подножии большой горыОн спит под плач зурны и тари.А ныне я в твою безглядьПришёл, не ведая причины:Родной ли прах здесь обрыдатьИль подсмотреть свой час кончины!Мне всё равно! Я полон думО них, ушедших и великих.Их исцелял гортанный шумТвоих долин и речек диких.Они бежали от враговИ от друзей сюда бежали,Чтоб только слышать звон шаговДа видеть с гор глухие дали.И я от тех же зол и бедБежал, навек простясь с богемой,Зане созрел во мне поэтС большой эпическою темой.Мне мил стихов российский жар.Есть Маяковский, есть и кроме,Но он, их главный штабс-маляр,Поёт о пробках в Моссельпроме.И Клюев, ладожский дьячок,Его стихи как телогрейка,Но я их вслух вчера прочёл —И в клетке сдохла канарейка.Других уж нечего считать,Они под хладным солнцем зреют.Бумаги даже замаратьИ то, как надо, не умеют.Прости, Кавказ, что я о нихТебе промолвил ненароком,Ты научи мой русских стихКизиловым струиться соком.Чтоб, воротясь опять в Москву,Я мог прекраснейшей поэмойЗабыть ненужную тоскуИ не дружить вовек с богемой.И чтоб одно в моей странеЯ мог твердить в свой час прощальный:«Не пой, красавица, при мнеТы песен Грузии печальной».

«Мелколесье. Степь и дали…»

Мелколесье. Степь и дали.Свет луны во все концы.Вот опять вдруг зарыдалиРазливные бубенцы.Неприглядная дорога,Да любимая навек,По которой ездил многоВсякий русский человек.Эх вы, сани! Что за сани!Звоны мёрзлые осин.У меня отец – крестьянин,Ну, а я – крестьянский сын.Наплевать мне на известностьИ на то, что я поэт.Эту чахленькую местностьНе видал я много лет.Тот, кто видел хоть однаждыЭтот край и эту гладь,Тот почти берёзке каждойНожку рад поцеловать.Как же мне не прослезиться,Если с венкой в стынь и звеньБудет рядом веселитьсяЮность русских деревень.Эх, гармошка, смерть-отрава,Знать, с того под этот войНе одна лихая славаПропадала трын-травой.

«Низкий дом с голубыми ставнями…»

Низкий дом с голубыми ставнями,Не забыть мне тебя никогда, —Слишком были такими недавнимиОтзвучавшие в сумрак года.До сегодня ещё мне снитсяНаше поле, луга и лес,Принакрытые сереньким ситцемЭтих северных бедных небес.Восхищаться уж я не умеюИ пропасть не хотел бы в глуши,Но, наверно, навеки имеюНежность грустную русской души.Полюбил я седых журавлейС их курлыканьем в тощие дали,Потому что в просторах полейОни сытных хлебов не видали.Только видели березь, да цветь,Да ракитник, кривой и безлистый,Да разбойные слышали свисты,От которых легко умереть.Как бы я и хотел не любить,Всё равно не могу научиться,И под этим дешёвеньким ситцемТы мила мне, родимая выть.Потому так и днями недавнимиУж не юные веют года…Низкий дом с голубыми ставнями,Не забыть мне тебя никогда.

Ус

Не белы снега по-над ДономЗаметали степь синим звоном.Под крутой горой, что ль под тыном,Расставалась мать с верным сыном:«Ты прощай, мой сын, прощай, чадо,Знать, пришла пора, ехать надо!Захирел наш дол по-над Доном,Под пятой Москвы, под полоном».То не водный звон за путиной —Бьёт копытом конь под осиной.Под красневу дремь, под сугредокОтвечал ей сын напоследок:«Ты не стой, не плачь на дорогу,Зажигай свечу, молись богу.Соберу я Дон, вскручу вихорь,Полоню царя, сниму лихо».Не река в бугор била пеной —Вынимал он нож с подколена,Отрезал с губы ус чернявый,Говорил слова над дубравой:«Уж ты, мать моя, голубица,Сбереги ты ус на божнице;Окропи его красным звоном,Положи его под икону!»Гикал-ухал он под туманом,Подымалась пыль за курганом.А она в ответ, как не рада:«Уж ты сын ли мой, моё чадо!»
* * *
На крутой горе, под Калугой,Повенчался Ус с синей вьюгой.Лежит он на снегу под елью,С весела-разгула, с похмелья.Перед ним всё знать да бояры,В руках золотые чары.«Не гнушайся ты, Ус, не злобуй,Подымись, хоть пригубь, попробуй!Нацедили мы вин красносокихИз грудей из твоих из высоких.Как пьяна с них твоя супруга,Белокосая девица-вьюга!»Молчит Ус, не кинет взгляда, —Ничего ему от земли не надо.О другой он земле гадает,О других небесах вздыхает…
* * *
Заждалася сына дряхлая вдовица,День и ночь горюя, сидя под божницей.Вот прошло-проплыло уж второе лето,Снова снег на поле, а его всё нету.Подошла, взглянула в мутное окошко…«Не одна ты в поле катишься, дорожка!»Свищет сокол-ветер, бредит тихим Доном.«Хорошо б прижаться к золотым иконам…»Села и прижалась, смотрит кротко-кротко…«На кого ж похож ты, светлоглазый отрок?..А! – сверкнули слёзы над увядшим усом. —Это ты, о сын мой, смотришь Иисусом!»Радостью светит она из угла.Песню запела и гребень взяла.Лик её старческий ласков и строг.Встанет, присядет за печь, на порог.Вечер морозный, как волк, тёмно-бур…Кличет цыплят и нахохленных кур:«Цыпушки-цыпы, свет-петушок!..»Крепок в руке роговой гребешок.Стала, уставилась лбом в темноту,Чешет волосья младенцу Христу.

«Любовь Столица, Любовь Столица…»

Любовь Столица, Любовь Столица,О ком я думал, о ком гадал.Она как демон, она как львица, —Но лик невинен и зорьно ал.

Владимир Владимирович Маяковский

Бродвей

Асфальт – стекло. Иду и звеню.Леса и травинки — сбриты.На север с юга идут авеню,на запад с востока — стриты.А между — (куда их строитель завёз!) —дома невозможной длины.Одни дома длиной до звёзд,другие — длиной до луны.Янки подошвами шлёпать ленив:простой и курьерский лифт.В 7 часов человечий прилив,В 17 часов — отлив.Скрежещет механика, звон и гам,а люди немые в звоне.И лишь замедляют жевать чуингам,чтоб бросить: «Мек моней?»Мамаша грудь ребёнку дала.Ребёнок с каплями из носу,сосёт как будто не грудь, а доллар —занят серьёзным бизнесом.Работа окончена. Тело обвейв сплошной электрический ветер.Хочешь под землю — бери собвей,на небо — бери элевейтер.Вагоны едут и дымам под рост,и в пятках домовьих трутся,и вынесут хвост на Бруклинский мост,и спрячут в норы под Гудзон.Тебя ослепило, ты осовел.Но, как барабанная дробь,из тьмы по темени: «Кофе Максвелгуд ту ди ласт дроп».А лампы как станут ночь копать,ну, я доложу вам — пламечко!Налево посмотришь — мамочка мать!Направо — мать моя мамочка!Есть что поглядеть московской братве.И за день в конец не дойдут.Это Нью-Йорк. Это Бродвей.Гау ду ю ду!Я в восторге от Нью-Йорка города.Но кепчонку не сдёрну с виска.У советских собственная гордость:на буржуев смотрим свысока.