Поднялись по состоящему из трех облупленных ступеней крыльцу, Вилка открыла передо мной деревянную дверь – немножко глумится над «больничным» этикетом – и по скрипучим, давно не крашеным доскам мы дошли до сидящего за столом седого тщедушного дедушки под плакатом о правильном надевании противогаза.

Подслеповато поправив очки, он прищурился на нас. Поздоровались-представились, и были допущены в левый от дедушки коридор. Миновав двери с табличками от 1 до 14, зашли в пятнадцатый, откуда играла музыка.

На сооруженной у правого от нас, завешенного казенной серенькой тюлью окна сцене стояли одетые в костюмы, аккуратно прилизанные школьники, и с грустными мордахами играли . А покруче получается – песня молодежи больше подходит.

Напротив, сложив руки за спиной, стояла прямая как палка, высокая – выше Вилки! – худющая Бронислава Вацлавна, которая, неприязненно поджав губы, сквозь толстые стекла очков наблюдала процесс. В принципе все понятно.

Прошли в комнату, оценили наличие плитки с чайником на столе у дальней стены, парочку стандартных фикусов и портрет композитора Моцарта над входом. Ребята нас заметили, и басист Кутиков лажанул.

Остальные участники группы моментально прекратили играть и насупились, уткнув лица в пол и приготовившись огребать.

– Тааак… – прошипела Бронислава Вацлавна.

– Кхм… – привлек я ее внимание.

– А, это ты! – многообещающе протянула пожилая учительница музыки, и, гулко цокая по полу металлическими набойками импортных сапог, пошла на меня. – Скажи, Ткачев, это ведь… – губы неприязненно поджались, она указала дрожащим пальцем на сцену и почти богобоязненно выговорила. – Рок?

Ребята подняли на меня светящиеся надеждой глаза.

– Рок! – жизнерадостно подтвердил я.

– …рок, рок… – добавило драматизма эхо.

Отпрянув, она смерила меня уничтожающим взглядом, поправила очки и припечатала:

– Я так и знала! Я в этой мерзости желания принимать более не имею!

– Очень хорошо, извините, что потратили на нас время в пустую. До свидания, – вежливо ответил я.

– Прощайте! – ответила она, и, высоко подняв голову, покинула кабинет.

– Ей сказали, что у нас тут детский ансамбль с детскими песнями? – уточнил я у Вилки.

– Это и сказали! – хихикнула она.

Очки «доброго хозяина» получены – Контора по-прежнему работает эффективно.

– Давайте знакомиться? – с улыбкой предложил я музыкантам.

В цирк пришлось заходить через служебный вход, а в зал проходить спустя пять минут после начала представления, в темноте. Сидеть – с краю, чтобы уйти первыми – опять же, за пять минут до конца. Здание еще не перестраивали, поэтому сиденья не очень удобные, а еще – характерно попахивает «стариной». Оценить состояние купола не позволяет освещение. Вокруг меня, бабы Тани, Тани маленькой, мамы и бабушки Эммы все время находилось кольцо «своих» – одетые в «гражданку» пожилые мужчины и женщины – охрана и дополнительная «отвлекашка» для Татьяны Филипповны, которая первый за долгие годы «выход в люди» перенесла относительно нормально. Немного дергалась, много вслушивалась в шепотки толпы в минуты затишья – а вдруг где-то здесь венгры? – но прецедент успешно создан, и следующие походы куда угодно будут легче.

Эмма Карловна пообещала мне плотно взять опеку бабы Тани на себя – у нее же тоже муж дома бывает редко и мало, а дети успешно отселились. Скучно товарищу подполковнику. Время от времени «гуляющие» по полнехонькому залу, выхватывая лица зрителей, прожектора за все представление до нашего сектора не добрались ни разу, зато я увидел очень многих – да тут три четверти «телевизорных» чинуш собралось! Это когда показывают ЦК – одна большая серая масса, на которую всем, кроме меня, пофиг – я-то запоминаю. Вот они – сидят, и, кажется, пялятся прямо на нас. Паранойя? Не без этого. Однако в СССР все и все всегда знают, поэтому и пришли партийные деятели – посмотреть на спрятавшуюся в тени жену действующего Генерального. Зрелище-то исчезающе-редкое.

Успокоил себя тем, что Андропов это все разрешил, а значит – не опасно. Убивают в основном в театрах и операх, значит в цирке можно спокойно сидеть и смотреть представление, процент участия в котором животных превосходил таковой из моих времен раза в три. Гринпис задушил, надо полагать.

На время антракта нас спрятали в директорский кабинет. Познакомились – хороший. А каким еще может быть директор лучшего цирка страны?

Манеж обзавелся изгородью, и нам показали номера со львами, тиграми и медведями. Пользуясь моментом, рассказал дамам соответствующие ситуации анекдоты. Помогло – клюющая носом баба Таня взбодрилась и досмотрела представление полностью. Можно уходить и грузиться в конспиративные черные «Волги». Скучно быть Советским ВИПом – даже в буфет сходить не дают.

Апрель заканчивался, дела спорились, дыхалка потихоньку восстанавливалась, ВИА разучивал репертуар на пластинку-гигант под руководством нового художественного руководителя, оркестр дома Железнодорожников – творческое наследие Ханса Циммера, а Фурцева припрягла Хайта и Курляндского масштабировать «Ну, погоди» сразу в сериал на десять серий. Испугались – еще даже первый эпизод не доделали, а тут такое, но обещали бабе Кате не подкачать.

«ТАСС…» был дописан и отправлен на «одобрямс», третий том «Миши» – туда же. От Аджубея вестей не было – видимо, тоже получил сигнал «ничего не делать до Конвенции». По телеку – тишь да благодать, СССР привычно ведет посевную там, где уже можно, а там, где еще нельзя – к ней готовится. Один раз съездили к Гришину, оставили заявление на автовыкачку денег со счета для оплаты смет. За апрель придет триста с копейками тысяч, и я приуныл – куда девать половину миллиона? Вся надежда на бронзу – ее «посчитать» еще не успели.