По правде говоря, я не использую и половины того, что здесь находится. А может, и вообще ничего. Во всяком случае, не на этом парне. Но он этого не знает.

Я беру плоскогубцы, лежащие на столе, и направляюсь к нему, по пути хватая металлический складной стул за спинку. Я ставлю его рядом с ним и смотрю на его бледное лицо и налитые кровью, расширенные глаза.

Я опускаю щипцы на стул с тяжелым стуком, и он дергается, дребезжа цепями, на которых висит. Пальцы его ног снова заскрежетали по бетонному полу.

— Сейчас, сейчас. К тому времени, как я с ними закончу, твои пальцы будут уже изрядно потрёпаны. Не стоит торопить события. — Я тянусь к охотничьему ножу на поясе, медленно вытаскиваю его из промасленных кожаных ножен и вижу, как его глаза опускаются вниз, расширяясь так, что кажется, будто они могут выскочить из черепа.

— Пожалуйста… — стонет он. — Пожалуйста, пожалуйста…

Я усмехаюсь, проводя кончиком пальца по зазубренному краю лезвия.

— Забавно, знаешь ли, — бормочу я, поднимая нож и упирая его кончиком в ложбинку его горла. — В жизни бывает только две ситуации, когда я слышу от кого-то подобные мольбы. Первая — это ситуация, подобная этой. Человек, связанный на моих глазах, которому собираются задавать всевозможные вопросы. — Я опускаю нож вниз, зацепив лезвием его промокшую от пота футболку, и начинаю ее разрезать. — Другая — это красивая женщина в моей постели, вся мокрая и ждущая, когда я дам ей все, о чем она умоляет. Забавно, но…

Я резко опускаю нож, распарывая переднюю часть его рубашки и обнажая худую, бледно-белую грудь. Он безволосый, как рыбье брюхо, вплоть до единственной полоски темных волос, проступающей на его грязных штанах.

— И в том и в другом случае, чаще всего, речь идет о цепях.

Ухмылка расплывается по моему лицу, когда я втыкаю острие ножа в живот мужчины, чуть выше пупка.

— Сейчас мы немного поговорим. Тебе не понравится многое из того, что я с тобой сделаю, но этого будет тем меньше, чем быстрее ты будешь отвечать на мои вопросы. Но я хочу, чтобы ты подумал и о другом.

— Что… что? — Прохрипел мужчина, глядя на нож. Едкий запах мочи снова наполняет воздух, и я слышу, как капает на бетон, между тем местом, где он висит, и тем, где стою я. Я морщу нос.

— Ну, во-первых, и это не то, что я собирался сказать, но ты можешь подумать о том, чтобы не мочиться до конца этого разговора. Мне не нравится запах, и я могу просто подумать о том, чтобы снять что-нибудь до того, как придет время. Если ты понимаешь, о чем я. — Я поднимаю бровь, и мужчина откидывается назад, дергаясь в цепях. От этого он, сам того не желая, натыкается на мой нож, и острие вонзается в кожу его рыбьего брюха, пуская густую струйку крови по животу.

Он хнычет, а я холодно смеюсь. На самом деле мне не кажется это смешным. Я уже думаю на десять шагов вперед о том, что будет дальше, потому что Лев все еще наблюдает за мной. Моя задница сейчас на кону. Именно поэтому я устраиваю такое хорошее шоу. Достойное «Оскара». Если бы я сейчас проходил прослушивание на роль крутого русского парня, который снимает ногти, я бы получил эту роль еще до того, как пройдет пять минут.

— Но я хотел сказать… — Я втыкаю кончик ножа в небольшую рану, которую я создал, открывая ее еще больше, — что ты не должен думать только о краткосрочной перспективе. Я знаю, что сейчас все это больно. И будет болеть еще какое-то время. Я не собираюсь врать тебе об этом. Но подумай и о своем конце.

— Моем конце? — Мужчина испускает еще один негромкий скулеж, и я вижу, как по его лицу начинают катиться слезы.

Это заставляет меня еще больше ненавидеть Льва за это. Всю мою семью, на самом деле. Потому что этот парень — не оперативник. Он не настолько крут или умен, чтобы слить информацию, и я бы знал это, даже если бы не был тем, кто это сделал. Этот человек — неосторожен. Он никогда не стал бы кем-то большим, чем просто информатор низшего звена, который, возможно, работает на мою семью, потому что ему нужно расплатиться с игорными долгами или заплатить за машину по завышенной цене, или рассчитаться с каким-нибудь жителем трущоб на Южной стороне.

И он умрет, мучительно, потому что мой отец слишком жаден, чтобы просто делать деньги на оружии и наркотиках. Ему пришлось вовлечь в это дело человеческую плоть — невольную. И приходится чем-то жертвовать, чтобы я мог и дальше подбрасывать гаечные ключи в эту операцию.

— Ты умрешь сегодня. — Я чувствую, как при этом категоричном заявлении мужчину пробирает дрожь, и он испускает всхлипывающий стон.

— Пожалуйста…

— Не трать дыхание. Оно тебе понадобится. И никакие мольбы не изменят ситуацию. Это даже не мое решение, честно говоря. Но то, как ты умрешь, — это точно. — Я снова поворачиваю нож в неглубокой ране, проталкивая его глубже, и мужчина вскрикивает.

— Больно…

— Больно, — соглашаюсь я. — А еще больнее, если я вскрою тебе живот до конца, позволю смотреть на собственные кишки, запекающиеся на бетоне, а в конце оставлю тебя здесь умирать. Пройдет немало времени, прежде чем ты уйдешь, вот так. В этом душном складе, в одиночестве, без воды. Ничего, кроме созерцания собственных внутренностей, пока часы тикают. Или…

Я отступаю назад, вытаскивая нож. Ему все еще больно, но новой боли сейчас нет. Когда мы продержимся достаточно долго, отсутствие новой боли начнет казаться приятным. Как подарок. Как награда.