Личный триггер дяди Леши — сам на морганатический брак не решился, значит и остальные должны делать так же. Понять можно, но «чувство долга» Алексей Александрович трактует специфически — как возможность делать всё, что хочется, ведь за это уплочено большой и светлой любовью.

— София — дочь принца! — попытался парировать Михаил Михайлович.

— Дочь от морганатического брака! — осадил его глава Госсовета.

Очень Михаил Николаевич сыном недоволен.

— Миш-Миш свою судьбу выбрал, — скучным тоном, за которым тщетно пытался спрятать злорадство, добавил дядя Леша. — С нами ему не по пути, хочет беззаботной жизни простолюдина. Пускай живет, но в нашей Империи ему места нет.

Почти все согласно кивают — не один дядюшка радостей морганатического брака лишился, здесь таких хватает. Александр того же мнения придерживался, но у меня получилось его убедить не рубить с плеча.

— Проблема не в Мише, — покачал я головой. — А в покойном Александре Сергеевиче Пушкине.

Культа главного русского поэта пока не зародилось, поэтому в меня полетели недоуменные взгляды.

— Он — наше всё, — добавил я.

Недоумение усилилось.

— В грядущей реформе образования творческому наследию Александра Сергеевича уделено наибольшее внимание. Через десять лет все наши подданные, которым удастся попасть в школы, будет обильно цитировать «Евгения Онегина» по памяти вместе с другими шедеврами. Да, и до Пушкина, и после Пушкина у нас было много гениальных литераторов, но Александр Сергеевич стёр границу между высокой культурой и культурой народной, заодно показав в своих произведениях всю пестроту и глубину русского характера, нашей истории и нашего языка. Изъять наследие Пушкина из образовательной программы — все равно, что изъять у человека сердце. В этой связи мы рискуем создать очень неприятную ситуацию: внучке любимого всей Империей русского поэта запрещено жить в России.

«Миш-Миш» благодарно посмотрел на меня: он, разумеется, понимал, что легко не отделается, и был готов пожертвовать всей предыдущей жизнью, но остаться без Родины, если ты ее любишь, очень грустно.

— Наши борзописцы жалованье не зря получают, придумают, как эту «неприятную ситуацию» выгодно подать, — проявил зачатки понимания важности пропаганды дядя Леша. — И потом — через десять лет простолюдины о какой-то внучке Пушкина и не вспомнят. Плата за предательство Дома однозначна — мы ведь не станем из-за какой-то морганатической во втором поколении, кх-м, «дамы», переписывать законы?

«Миш-Миш» от здоровенного камня в адрес жены вспылил, неплохо так «прошелся» по дядюшкиной персоне, и Романовы от накала страстей погрузились в малопродуктивный обмен колкостями и претензиями.

— Хватит! — не стал утруждать себя повышением голоса Император.

И так услышали и замолчали.

— Предлагаю Сибирь, город Красноярск, — подсуетился я. — Пять лет во главе готовящегося к открытию Имперского Сибирского Университета будет достаточно, чтобы заслужить право вернуться в эту часть страны. Разумеется, руководить университетом Миш-Миш будет как частное, лишенное всех несовместимых с морганатическим браком, привилегий.

— Я согласен! — ухватился за возможность Михаил.

Не хочет в изгнанниках ходить.

— Ты потерял право голоса на этом Совете в момент обручения! — осадил его глава Госсовета. — Как твой отец, я в высшей степени разочарован твоим предательством Дома. Как всю жизнь отдавший службе Империи Романов, я настаиваю на изгнании.

— Нет предателю места на родной земле, — поддакнул дядя Леша. — Полагаю, счастливый отец Софьи будет рад принять вас в милом Гессен-Нассау, Миша.

Я посмотрел на Дагмару, она закатила глаза — «ничего-то ты без мамы не можешь!» — и снизошла до помощи:

— Я против изгнания. Посмотрите, какие мерзости пишут о нас мерзавцы по ту сторону наших границ. Они будут счастливы получить еще один повод как следует пройтись по нам и не позволят забыть о случившемся ни через пять, ни через десять, ни через двадцать лет.

— Простолюдины не читают иностранных газет, — отмахнулся Алексей Александрович. — Они читают то, что мы им позволяем.

— Позволю себе вернуться к началу нашей встречи, — влез я. — Романов опозоренный и изгнанный вреден для всех нас. Романов, лишенный чинов, пренебрегший происхождением и уехавший в далекую Сибирь заниматься народным образованием и женатый на внучке Пушкина будет для нас полезен.

— Боюсь, я родился слишком поздно, — демонстративно вздохнул Алексей Александрович. — Время стремительно летит вперед, а такой Великий князь старых правил, как я, за ним не успевает, — он поднялся на ноги. — Прошу меня простить — тошнота-с, — и направился к выходу из зала.

Остановить? Можно попробовать — если послушается, я получу очки репутации. Если нет — получу репутационный убыток. Нет, того не стоит — «августейшие пуды» уже все равно списан, а без него Совет пройдет намного конструктивнее. Всего за полтора следующих часа я смог убедить оставшихся сослать Миш-Миша в Сибирь рулить университетом, и остаток Совета завладевшая инициативой Дагмара посвятила обсуждению нашей с Марго скорой свадьбы. Закончив почти в полночь, мы договорились завтра собраться снова — «повестка» почти не уменьшилась! — и разбрелись по спальням. Не так уж все с Романовыми и плохо — подавляющее большинство либо договороспособны, либо таковыми убедительно претворяются. Когда сам по сути одно притворство и есть — профессия такая! — осуждать за лицемерие других рука не поднимается: если натянутый образ будет подтвержден на практике, значит и разницы никакой.

Шел второй час спора с Александром — в его апартаменты мы прибыли после третьего и заключительного дня заседания семейного Совета, когда за окном уже стемнело.

— Десакрализация неизбежна, а значит нам нужно работать на опережение, привив народу то новое понимание статуса Императора, которое нам выгодно, — вновь повторил я по сути единственный свой аргумент.

Единственный, но достаточный.

— Да нас соседи засмеют! — зацепился за одну из оставшихся позиций Император.