Исключением из правил всегда был брат Теодор Дименсо, отказавшийся от дарованных династией привилегий, избравший собственный путь. Отслужив во флоте, затем выучившись, он открыл клинику, и тогда уже будучи уважаемым психиатром нередко помогал разыскивать опасных преступников как в море, так и на суше. А располагая точными характеристиками кораблей он был в состоянии рассчитать подходящее место для перехвата беглеца в море. Уважение, со стороны династии, к Теодору лишь неуклонно росло. Выйти за рамки привычных семье и там добиться успеха…

Этим грезил каждый в династии Дименсо превознося его имя наравне великих прадедов, оставивших на зависть всем прекрасное наследие.

Эйгер никогда не планировал умирать, если это не входило в его планы. Как и все на свете он наивно думал жить вечно. Богатство, компания и известность династии этому благоволила. Душа радовалась о мысли о подарке, подготовленном для новобрачных, которому позавидовали бы все присутствующие. Алли, его жена, предложила Эйгеру, пригласить его троюродною сестру Марселлу Таусир чтобы та сыграла свадьбу с Ансезо Равенфорцем в их чудесной усадьбе: с холма открывался невообразимый вид на пролегающий от горизонта к горизонту горный хребет, а его пики, затянутые кольцами-облаками, пылали сладким золотом с каждым новым восходом дня. Усадьбу окружали аллеи и вереницы кустарников, ротонды и беседки, а центром регулярного парка был модернистский особняк с сочетанием белого камня и серого ригельного кирпича. Горная река, проходящая практически через самый центр усадьбы, завершала образ изысканного аристократичного убежища от городской суеты, наполняя природу разливающейся чистотой горного хрусталя. Место достойное чтобы о нём писали картины.

Ничто не предвещало беду кроме частых доджей в это время года.

Эйгер корил себя, что так поздно заказал свадебный подарок отчего тот пришёл чуть ли не под самое начало тожества. Глупо получилось. Сделай он это ранее и ему не пришлось бы унижаться, опаздывая к себе, прокручивая в голове, снова и вновь, с десяток извинений, но был непреклонен в мысли, что подобный презент – без сомнения умерит пыл. Как и сгладит любую досаду.

И если бы кто у него спросил: что может быть хуже вида мертвеца? «Вываленные кишки. Только свои» – подумал бы Эйгер Дименсо. И не оставил борзого незнакомца без внимания, оставив на его лице свежую печатку в виде развивающихся парусов. Но такой ответ – был бы ложью самому себе. Ему было что терять. И Эйгер мог потерять куда больше, если бы он уже оказался дома.

Вся его жизнь потеряла смысл, когда он ступил на тихую мостовую. В пасмурной тиши шелеста ветра и стрёкота одиноких сверчков, карета безмолвно покатила прочь, оставив позднего визитёра на пороге своей усадьбы, вернее сказать – судьбы истязательницы.

Всё что ему оставалось это обойти кованную арку, пройти по уютной прогулочной аллее засаженную четыре десятка лет назад рядами стройных лиственниц, представшими сейчас высокими как мачты лайнеров. В воздухе помимо вяжущей чистоты хвои витало что-то неспокойное: всеостанавливающая тяжесть надвигающейся скалы внушая Эйгеру с этого пути незамедлительно сойти. Эта была сила превосходящая жизнь. Сила, гонящая его прочь. Но он не мог ощутить ничего кроме захвативший его разум боли, быстро переросшей в шок. Сила отступала, но напоследок взывала, просила, не приближаться.

Эйгер сделал шаг переступив ощущение неизвестности, таким он определил оберегающее его чувство, но об этом он бы никогда в жизни не догадывался.

Впервые Дименсо оказался сам по себе.

Его родные, друзья, гости и слуги – их обезображенные тела лежали по аллее на пути от особняка, в лучах полночной вечной разлуки. Словно застывшие на небе отражения погибших звёзд.

Эйгер желал прогнать одержимое его наваждение: «Это не может быть. Я сплю. Наверно в пути отрубился». Но словно запоздалый гость, которого забыли пригласить, а то и не гость вовсе, заявился на свадьбу чтобы устроить резню и прямо сейчас, разум Эйгера охватил холод, тело прошибло насквозь словно угодив в звероловную яму, боль парализовала тело болью, когда Эйгер делает новый шаг.

Его пугала мысль вглядываться в лицах мёртвых, ещё недавно разделявших общую радость, чтобы узнать в них ему дорогих людей, что их уже нет.

В нежном, тёплом, мягком свете керосиновых фонарей, тела не могли казаться мёртвыми, но их дорогие наряды трепетали на ветру, словно кладбище прибившихся к скалам кораблей: искорёженные остова, переломленные мачты, разодранные паруса; кровавый свет сверкал равнодушными остывшими бликами утопленных в крови драгоценных камней – символы власти над остальным миром.

Перешагивая мёртвых, пробираясь через неистовство раскромсанной плоти, он замечает знакомые лица, отчего разум прошибает болью смятения: Рэймонд Науч со своей супругой Мелани Науч, их тела – Эйгер обедал у них этим днём, за чашечкой кофе они обсуждали всё и ничего, начиная от никому не понятной политики кроме глав государств до новых способов обработки дерева чтобы повысить его долговечность: подлый удар застиг их, когда они бежали от особняка, а их восьмилетнюю дочь, Кристину, и вовсе не сразу удаётся узнать: её голова была отсечена затерявшись в густой траве… удар пришелся по высоте спин супругов, оставляя сюрреалистичные, словно творение больной фантазии вышедшего из ума художника-креативиста: короткие обрубки-позвоночники, словно прорастающие из плоти, расцветая кровавой кроной медленно орошали кровью их спины.

От вида очередного обезображенного мертвеца с лицом дорогого друга, сознание Эйгера принимает решение не смотреть. Но приходится. Ведь иначе он может пропустить «её».

Кровь забиралась меж отполированных валунов старинной брустачки формируя громадную паутину. Эйгер продолжал обступать тела покойных, всех тех, кого он знал. Он не мог позволить себе смотреть вниз, отчего то и дело под ноги попадались брошенные вещи, сломанные туфли, отрубленные пальцы… всё это время под ногами чавкала кровь. От запаха разорванной плоти сердце сбивало ритм собственных шагов. А от одной только мысли объёмов крови его тошнило, обжигая горло желчью.