— Нет. Разве в этом есть сейчас смысл? Он изменил... — я стискиваю зубы, стараясь, чтобы голос дрожал не так сильно. — Потом уверял, что это ничего не значит, и требовал забыть... а как только я родила, побежал с ней любовное гнездышко устраивать. Своими ушами слышала, когда он с ней... ворковал... по телефону... Так что же хорошего даст наш разговор, кроме новой порции вранья?! Не хочу этого... Не хочу эти отвратительные эмоциональные качели! Но и жить так, держа всe в себе, я больше не могу, Люся...

Слышу в трубке тихий вздох — такой теплый и понимающий, что мне становится немного легче. И не так одиноко на душе.

— Ох, девочка, — говорит Люся, — к психологу бы тебе! И в тихое спокойное место. Может, погостить куда уехать отпросишься у мужа? К матери, к тете или еще кому. Если скажешь, что на время, то глядишь, и отпустит. Поживете врозь, эмоции улягутся... время-то лечит, говорят, как-никак.

— Не могу к матери. Мы не ладим. А тети у меня нет... была давно, но умерла молодой. Несчастный случай, кажется, — задумчиво сообщаю я, невольно возвращаясь мыслями к своему первоначальному плану. — Вообще-то тихое место у меня есть. Старый бабушкин дом тут неподалеку, в деревне Гадюкино. Но муж меня туда вряд ли отпустит с ребeнком.

Просыпаюсь резко, как от ожога, чувствуя себя натянутой струной.

И сразу же ловлю себя на недоуменной мысли: разве так бывает, что и во сне никак не избавляешься от внутреннего напряжения?

А потом понимаю, что ощущение жара вызвала ладонь мужа на моей груди. Пока я спала, он накрыл своей широкой крупной ладонью тугую от молока грудь и теперь нежно, но по-хозяйски властно сжимает и поглаживает еe...

Это-то меня и разбудило.

Да и сон был нелегким, рваным. Мой малыш перестал спать так крепко, как в первое время после рождения, и его теперь приходится укачивать несколько раз за ночь. Чувствую себя из-за этого безумно усталой и невыспавшейся.

Раньше при таком пробуждении я бы прижалась к Владу всем телом и обняла, ища еще больше нежности и тепла на его широкой груди, волнующе пахнущей любимым мужчиной... но это было раньше. Сейчас хочется только сжаться в комок и отодвинуться.

Потому что теперь мне с ним некомфортно, больно и тяжело. Муж для меня стал чужим и далеким, а от его объятий словно веет какой-то смутной пугающей угрозой, которая гулко шепчет:

«Иди ко мне, милая. Иди сюда, поближе. Я подарю тебе любовь. Я подарю тебе... боль. Ведь они — неразлучны, Дашка... фиалка нежная моя...»

Злость и обида вспыхивают изнутри с новой силой.

Вот козeл ненасытный! И, что особенно обидно — всеядный. Считай, только вчера с любовницы своей слез, а уже к «беспамятной» жене-наивняшке лапы тянет.

Да пошел ты, Влад! Дай только опору под ногами нащупать... и тогда я покажу тебе такую фиалку, что челюсть отвиснет!

Очень стараюсь не делать резких движений. Смотрю на него сквозь ресницы и встречаю пристальный внимательный взгляд потемневших синих глаз. Они обжигают, сверкают и транслируют знакомое требовательное желание. Жадную нужду во мне — женщине, которая оказалась ему недостаточно дорога и важна, чтобы сохранить верность.

Тихо сглатываю горечь слюны и сажусь в нашей постели, потягивая к себе край одеяла. Тяжесть мужской руки ожидаемо исчезает — иначе Князеву пришлось бы вцепиться в мою грудь всей пятерней, как озабоченному маньяку. А это — однозначно выше его достоинства.

— Не выспалась? — риторически спрашивает он и, помедлив, добавляет: — Я тоже плохо спал. Тяжелая ночка выдалась... Думаю, надо няню нанять. Как ты на это смотришь?

Ну да, няню. С дополнительной функцией надсмотрщицы за неразговорчивой женушкой? Спасибочки, обойдусь.

— Не надо, я пока справляюсь, — отвечаю спокойно и лаконично, а потом встаю, плотно запахивая халат. — Пойду гляну, как там малыш.

— Он спит, уже смотрел. Даш... останься со мной. Я соскучился по тебе, родная.

— Я хочу к Васе.

Князев молчит, не сказав ни слова возражения. Ведет себя, как шелковый. Это совсем не в его характере, но я вполне понимаю, по какой причине он держит себя настолько идеально-образцово.

Только за дверью спальни получается выдохнуть и расслабиться. Нет, нельзя жить в таком напряжении. Нельзя...

Первый эмоциональный порыв к спонтанному побегу — от шока, унижения и дикой, болезненной обиды, — уже немного ослаб. В основном благодаря безопасному успокоительному, к которому я в отчаянии обратилась в первую очередь. Оно подарило мне достаточное количество тупого бесцветного безразличия, чтобы включить критическое мышление. И чтобы начать рассуждать не как жена, уничтоженная предательством любимого мужа, а как мать.