– Потому что мы летим к деревне на границе туата Найси, где нас ждёт Красный туман, – ответила я таким тоном, будто это было очевидно. – Оказывается, он всё ещё там, и по приказу отца мы должны пролететь над ним, чтобы попытаться разузнать больше.

Пожалуй, умолчать о том, что это я выпросила у отца такой «приказ», было действительно умным решением, потому что лицо Соляриса и без того исказилось. Он выпрямился во весь рост и, едва не стукнувшись лбом о балдахин, в один прыжок пересёк и собственную кровать, и рухлядь, которой её забаррикадировал.

– Ты спятила, Рубин?! Зачем ты вызвалась?

Я невольно щёлкнула языком. И почему Солярис так хорошо меня знает?

– Ты ведь сам хотел исследовать природу тумана. – Я кивнула на постель, по которой раскатились старые крошащиеся черепа, а затем на книгу с красноречивым названием «Память о пыли», повествующую о тех славных днях, когда древний союз королевы Дейрдре с драконами действительно чего-то стоил. – Такого шанса может больше не представиться. Когда ещё туман будет смирно стоять и ждать нашего прихода? Моё Вознесение в полночь, так что времени у нас по горло. А летаешь ты быстро, управимся за полдня. Да-да, я знаю, если со мной что-то случится, то…

«Ты никогда больше не поднимешься в небо», – собиралась сказать я, но Сол сказал совершенно другое, не дав мне закончить:

– Туату Дейрдре придёт конец, а вместе с тем и всему остальному Кругу, который привык полагаться на вас. Ты единственная наследница трона, Руби, а твой отец болен и находится в шаге от могилы. Ты рискуешь не только собой – ты рискуешь всем.

Иногда, когда Солярис открывал рот, мне рефлекторно хотелось осмотреть себя на наличие царапин: он часто выбирал до того острые слова, что они могли порезать физически. Зато Солярис никогда не стеснялся правды. Но почему он озвучил именно эту? Почему выбрал такой повод для беспокойства? Ведь Дейрдре не был его родным краем. Это был не его дом. И здесь жил далеко не его народ. Если меня не станет и туат канет в пасть к Дикому вместе со всеми людьми – разве это не должно сделать Соляриса, потерявшего по их вине абсолютно всё, поистине счастливым?

– Мы не будем соприкасаться с туманом, – пообещала я, выдержав свинцовый взгляд Соляриса. Это было по-настоящему сложно: когда Сол злился, он совсем переставал моргать, отчего казалось, будто смотришь на открытое солнце. – И мы будем осторожны. Я хочу помочь своим туатам, понимаешь? Если не сделать этого сейчас, скоро мне будет нечем править.

Солярис знал, что я права. Он был упрямцем, а не глупцом – с фактами не поспоришь. Фыркнув, Сол снова распахнул дверцы шкафа и, выудив оттуда уже залежавшуюся броню, юркнул за деревянную ширму. Хоть переодевающегося Соляриса и не было видно за ней, я всё равно отвернулась к окну. Расписные витражи на нём покрылись тонким слоем инея с внешней стороны, но тот мгновенно растаял, стоило Солярису выйти и приблизиться ко мне.

– Я готов, – сообщил он, представ передо мной с пугающей решимостью в золотых глазах и в полном обмундировании. Его сборы, в отличие от моих, заняли не больше трёх минут.

В своих лётных доспехах он напоминал фигуру, выточенную из перламутра. И кольчужная рубаха, и наручи, и штаны – всё было выковано и сшито из его собственной драконьей чешуи. Никаких вставок, никаких креплений или пуговиц, ведь лишь чешуя не расходилась по швам и не приходила в негодность, а сращивалась вместе с телом Сола, когда он перевоплощался. Эти доспехи можно было с уверенностью назвать венцом кузнечного искусства. На их создание ушло больше двух лет: помимо того, что чешую крайне сложно пробить и сплавить вместе пластами, её также невероятно сложно отделять. А отделять пришлось прямо от Соляриса наживую – при помощи раскалённых игл из чёрного серебра и щипцов, оставляющих после себя жуткие открытые кровоточащие раны. Пускай Солярис быстро исцелялся, а я не принимала в этой «процедуре» непосредственного участия, она всё равно врезалась в мою память как худшая пытка на свете. Крики Сола много ночей преследовали меня, но таково было его решение, а не моё – выковать броню, что сможет стать ему второй кожей, чтобы больше не пришлось беспокоиться о наготе и новых комплектах одежды, которую он до сих пор прятал по крыше замка то тут то там (на всякий случай вроде вчерашнего).

– Отправляемся, – сказали мы, кажется, одновременно.

Пускай Солярис сохранял невозмутимый вид, но я нутром ощущала его тревогу. Она читалась в быстром шаге, которым он нёсся по петляющим коридорам к заброшенной башне-донжону, и в том, как он то и дело отводил в сторону плечо, будто оно болело. Сол всегда так делал, когда его внутреннему зверю становилось тесно в человеческой ипостаси. В такие моменты я отвлекала или успокаивала его, но сейчас я не могла успокоить даже саму себя: от лежащей на мне ответственности и неизвестности, маячащей впереди, мне было тревожно не меньше.

Благодаря плоской крыше и местоположению вдали от посторонних глаз башня-донжон служила идеальной площадкой для взлётов и приземлений. Когда-то давно здесь располагалась моя детская, но сейчас в башне не осталось ничего, кроме сломанных погремушек, дряхлой колыбели и слишком размытых воспоминаний. Обогнав Соляриса, я без сожалений пересекла внутреннюю комнату и взобралась по короткой винтовой лестнице на крышу, когда вдруг внезапно услышала:

– Драгоценная госпожа! Принцесса Рубин!

Зимний мороз больно кусал за щёки. Зарывшись носом в меховой воротник, я замедлила шаг. Солярис же фыркнул, прошёл чуть дальше и остановился у самого края башни, уперев колено в низкий зазубренный мерлон [5] . Уже по одному кислому выражению его лица я, даже не успев обернуться, поняла, кто именно меня зовёт.

– Гектор? Ты что здесь делаешь?

Запыхавшись от бега, на крышу следом за нами вылез мальчишка. Ветер, свободно гуляющий по вершине башни, тут же сбил его русые кудри в невообразимые колтуны. Несмотря на то что зима была в разгаре и мы все не видели тёплого солнца уже несколько месяцев, веснушки на носу Гектора и скулах по-прежнему горели ярче, чем звёзды на ночном небе в месяц сапфиров.