Набережная открывалась постепенно. Она и по сей день сохранила отпечаток тех лет, когда Камбоджа была колонией Франции. Трех- и четырехэтажные дома вдоль улицы, что следовала изгибам реки, с открытыми террасами на верхних этажах – сплошь ресторанчики и отели, – были заполнены иностранцами.

Несмотря на гражданскую войну, сохранись и деревья, высаженные в те же годы колонизации. Одни, одурманенные теплом, распустив нежно-розовые лепестки, своей кудрявой кроной вызывали воспоминания об ухоженных французских старушках, только что покинувших парикмахерскую. Другие – с голыми ветвями, с сухо-поджатыми стручками – ждали прихода сезона дождей.

На парапете один за другим взмывали флагштоки с флагами государств, помогавших Камбодже после гражданской войны восстанавливать страну.

– А где флаг России? Кажется, вот… – заметили мы наконец.

Не с него начинался этот почетный ряд. Наш флаг скромно терялся в ряду остальных.

В каюте, где ровно постукивал мотор, висели развешанные для просушки сменные рубашки и брюки. Кхмеры моются раза два-три в день, и непременно меняют одежду. Она может быть очень скромной, но всегда чистая.

– Спроси его, он здесь и ночует?

– Без работы я не останусь, – отозвалась Ирина и придвинула свой стул ближе к капитану.

Пока они разговаривали, я фотографировала набережную, и собачка каждый раз поворачивала голову следом за мной, словно пыталась понять или разглядеть, что это я там интересного усмотрела.

– Да, он живет здесь. И собаку держит, чтобы она подняла шум, если кто-то полезет ночью на палубу. Случается, что владельцев пароходов пытаются обокрасть.

– А сколько стоит такой пароход. Он давно его купил? – допытывалась я.

– Уже спросила. Говорит, что «лодка» обошлась в пять тысяч долларов. Сейчас, наверное, дороже. Особенно, если новая.

– А что он делает, когда начинается сезон дождей и туристов нет?

– Уезжает к себе в деревню, где у него дом. Сажает рис.

– Как ему удалось накопить денег на пароход: на продаже риса много ведь не заработаешь?

Ирина снова заговорила с «капитаном». Он отвечал и крутил железный обод, чтобы вырулить к тому месту, где рукав реки, вытекавший из озера Тонлесап, соединялся с Меконгом, и оттуда наш пароходик (или лодка, как именовал ее владелец) двинулся в сторону «плавучих деревушек», где (как пояснила Ирина) жили тямы – особая народность, – испокон веков занимавшиеся рыбной ловлей. Их бедные домики теснились на другом берегу Меконга, постепенно спускаясь все ближе к воде, пока не осваивали водную гладь, поблескивающую селедочной рябью.

Детишки – цвета молочного шоколада, как и река у глинистого берега, – бултыхались в воде. Ближе к середине течения цвет менялся на густой настой зеленого чая с молоком.

Взрослые обитатели плавучих домиков, занятые своими делами, почти не обращали на нас внимания. Но ребятня радостно визжала, размахивала руками, и кто-то из них непременно сигал прямо с порога дома в воду от переполнявшего его чувства восторга. Плавают они с самого детства, как «наземные» дети учатся ходить. И на одном из сайтов я видела очень удачный снимок: малыш гребет двумя руками, сидя в неглубоком тазике, – видимо, отправился навестить друга в соседнюю деревню.

По перекидным мостикам между домами трусили собаки с уверенностью цирковых артисток. Свиньи привычно ступали по торчащим из воды пенечкам, не теряя равновесия. Куры клевали корм на крошечных площадках за домиком, изредка взмахивая крыльями, когда волна становилась особенно высокой и настил покачивался.

Рыбаки в узких длинных лодках плыли за своим уловом. Но гребли они не сидя, а стоя, скрестив весла перед собой. Так, наверное, затрачивается меньше усилий. Такие же лодки бороздили воды Меконга и тысячу лет назад. Отличие только в том, что большая их часть теперь оснащена бензиновыми моторами.

«Капитан», о чем-то рассказывавший Ирине, оказался не из числа улыбчивых кхмеров (что встречается не столь часто, скорее редкое исключение). На его лицо словно бы легла тень, да так и осталась навсегда. Только позже мы поняли, откуда идет эта едва уловимая сумрачность.

– В общем, – закончив разговоров с нашим «пароходчиком», начала Ирина, – вот тебе та самая трагическая история, которую ты ищешь. Его мать убили красные кхмеры, когда ему было полтора года. И она держала его на руках. Закрыла ребенка собой. Ее тело бросили в траншею, но даже закапывать не стали, так много было трупов. Братья отыскали его, вытащили из траншеи забрызганного кровью. Им с трудом удалось разжать руки матери, так крепко она прижимала мальчика к себе.

Потрясенные, мы смотрели на нашего «капитана», а он негромко, без особенных эмоций продолжал:

– Потом, когда он подрос, полпотовцы забрали его из семьи, отправили в лагерь, где жили такие же дети. Их всех заставляли рыть окопы. Только после окончания гражданской войны члены семьи снова с трудом нашли друг друга. Из десяти братьев выжило только четверо. Все помогают друг другу. Благодаря их поддержке ему и удалось купить лодку.

Некоторое время мы сидели оглушенные коротким страшным повествованием, рассказанным просто, без драматизма, как мы рассказываем о том, что переболели гриппом. Все уже позади. Все закончилось. Но сколько же надо сил, чтобы жить с таким грузом воспоминаний? Нести это бремя испытаний, выпавших именно на твою долю. «Кто мы? Откуда? Куда мы идем?» – важные вопросы бытия. Но как часто, подняв голову к небу, хочется спросить только одно: «За что?!» Или как то отчаянное граффити: «Зачем?», выведенное огромными буквами на металлическом заборе, что отгораживал железнодорожные пути от жилых домов, которое я прочла из окна проходившего мимо поезда.