Самсонов грубо оборвал жалкий лепет Шепотьева громовым хохотом:

— Вот так всем и говори! Вбей себе это в башку и при каждом удобном случае повторяй, как мантру! — зычно провозгласил адмирал, брызгая слюной, в порыве показного веселья. — Более того, я и сам отныне буду всем твердить, что служу императору Ивану Константиновичу и славному роду Романовых… Будем оба соблюдать принятый ритуал династической лояльности…

При этом Иван Федорович так многозначительно подмигнул канцлеру, что у того отчего-то противно засосало под ложечкой. Намек был донельзя прозрачен: Самсонов на полном серьезе предлагал Юлиану Николаевичу стать его сообщником в деле низложения молодого царя. Точнее, он даже не предлагал, а откровенно ставил перед фактом: либо ты со мной, либо…

Продолжения не требовалось. Юлиан Николаевич недаром слыл одним из самых беспринципных и хитроумных интриганов при дворе. Обладая звериным чутьем опытного придворного и изворотливостью хорька, он живо смекнул, кто в данный момент олицетворяет собой реальную силу и власть в Империи. По крайней мере, в этом ее стратегически важном уголке — столичной звездной системе «Новая Москва».

И раз уж так сложились обстоятельства, что чаша весов склоняется на сторону адмирала Самсонова, то не лучше ли прямо сейчас, не мешкая, перебежать в его лагерь? В конце концов, предательство и вероломство — это естественная стихия для любого уважающего себя царедворца. Здесь не до сантиментов вроде верности, совести и прочих глупостей. На кону стоит слишком многое — и прежде всего собственная драгоценная шкура.

Недолго думая и мысленно просчитав все за и против, Юлиан Николаевич с легкостью истинного приспособленца мгновенно переметнулся в лагерь Самсонова. Видимо, канцлер уже прикидывал в уме, какие головокружительные перспективы сулит ему верная служба грядущему диктатору. Вероятно, в самых смелых мечтах он уже грел задницу в удобном кресле первого министра Российской Империи — том самом, что сейчас было насиженно пока еще всесильным Птолемеем Граусом.

Но первым делом Шепотьев решил прощупать почву и выяснить, каковы на самом деле планы Ивана Федоровича относительно нынешнего временщика:

— Кстати о Граусе… — как бы между прочим обронил канцлер, искоса поглядывая на адмирала. — Я так понимаю, после нашей безоговорочной победы этому надменному выскочке придется потесниться? По слухам, он слишком много о себе возомнил, рискуя прогневить своей строптивостью особу куда более могущественную…

Самсонов брезгливо поморщился, всем своим видом выражая крайнее пренебрежение к предмету разговора:

— Можешь даже не сомневаться! Судьба этого интригана Птолемея Грауса меня ни в малейшей степени не заботит, — решительно отрезал командующий, окидывая Шепотьева повелительным взглядом. — Если начистоту, то я считаю, что от него на сегодняшний день больше вреда, чем пользы. Уж больно умен, хитер и независим в своих суждениях, чтобы позволить кому-то вертеть собой, как куклой на веревочках. Да еще и чванлив до невозможности. Одним словом — типичный выскочка из грязи в князи, возомнивший о себе невесть кем…

При этих словах Иван Федорович гневно стукнул могучим кулаком по подлокотнику кресла, так что по всей каюте прокатился гулкий металлический звон.

— Так что, Юлиан, можешь смело вычеркивать Грауса из списка своих покровителей. Когда я сосредоточу в своих руках всю полноту власти — а я сделаю это, будь уверен, Птолемей лишится не только министерского поста, но и головы. По крайней мере, если заартачится и вздумает противиться нашим с тобой грандиозным замыслам.

Канцлер понимающе закивал, всем своим видом изображая полнейшую поддержку и одобрение. Дальнейшие рассуждения Ивана Федоровича лишь укрепили его в мысли о том, что он поставил на ту лошадь.

— На его место я непременно назначу одного из своих людей — верного, надежного, прошедшего со мной огонь, воду и медные трубы, — продолжал между тем генерировать идеи Самсонов. — Такого, чтобы за версту чуял любую крамолу и тут же без лишних сантиментов пресекал ее в зародыше. Думаю, ты догадываешься, о ком я веду речь?

Адмирал вперил в Шепотьева испытующий немигающий взгляд, ожидая реакции. Тот мгновенно просек намек и рьяно закивал, рассыпаясь в заверениях преданности:

— Еще бы, господин командующий! Смею вас заверить: вряд ли кто-то сможет лучше справиться с должностью первого министра при новой власти, нежели преданнейший из ваших соратников и единомышленников! — с этими словами царедворец согнулся в низком почтительном поклоне, едва не касаясь лбом пола. — Служить такому дальновидному и решительному лидеру для меня не просто честь, а истинное счастье…

«Заливается, соловей, смотри не захлебнись в собственном сиропе», — мысленно хмыкнул Самсонов, наблюдая за экзерсисами нежданного союзника. Но вслух сказал совсем другое:

— Вот и чудненько. Значит, по этому вопросу мы договорились. А теперь давай-ка обсудим наши первоочередные тактические задачи. Конечно, я высоко ценю твое политическое чутье и готов прислушиваться к советам. Но не забывай, что ты имеешь дело прежде всего с боевым адмиралом, а не кабинетным стратегом в тиши московских канцелярий.

Произнося эту тираду, Иван Федорович красноречиво похлопал ладонью по эфесу увесистой плазменной сабли, небрежно болтавшегося у него на поясе. Жест вышел красноречивее любых слов и живо напомнил канцлеру, с кем он имеет дело. Перед ним сидел человек, привыкший добиваться своего не путем закулисных интриг, а грубой силой и напором.

— Ну, так о чем я толкую, — вновь подал голос адмирал, довольный произведенным эффектом. — На сегодняшний день главное, что стоит у меня на пути — это проклятые двадцать пять «гвардейских» линейных крейсеров Преображенской эскадры, вставшие поперек моего победного марша к столичной планете. Откровенно говоря, меня до чертиков бесит упрямство этого твердолобого аристократишки Шувалова! Видите ли, он вдруг воспылал преданностью к писаным законам и присяге… Тоже мне, благородный защитник устоев выискался, мать его так! Ну, да ничего, я быстро собью с него всю эту спесь!