– Подружка, говоришь?

– Да, то есть нет, ну, не в этом смысле…

Аника усмехнулась, брезгливо отодвинула лапой пакет:

– Я, Оскар, такое не ем. И тебе не советую. Тут же углеводы одни. И жир. Пользы никакой, пузо только растёт. – Аника выразительно глянула на его живот, и Оскар почувствовал, как от стыда по ушам побежали мурашки.

– А у Полоскуна, значит, с пузом всё нормально? Судя по оврагу!

– Ну, Полоскун, между прочим, полосу препятствий за двенадцать минут проходит, и по плаванию первый в классе. А ты из-за живота в клубок не можешь свернуться, сама на ВВЛ видела.

Оскар вздохнул: это выживание в лесу у него уже вот где сидело. Иногда даже ночью просыпался от страшной мысли: завтра! Снова лезть через колючки, плыть через болото, и он, Оскар, всегда последний. И все ржут, а Тим-препод смотрит на него, как на сопливый гриб: с брезгливым интересом. Кому вообще это выживание нужно? В наш цивилизованный век? Но если для неё это так важно…

– Слушай, – Оскар вскочил со скамейки, решительно посмотрел Анике в глаза, – нормативы сдаём через две недели, так? Вот там и посмотрим, кто первый и у кого живот! Я докажу, ты увидишь… Ежак сказал – ежак сделал!

Аника засмеялась, протянула лапу, потрепала его за ухо, как малыша:

– Ладно, договорились! Две недели, время пошло.

Каждый день, с утра пораньше, Оскар шёл в Колючую чащу. Полоса препятствий лежала перед ним: многорукие коряги, глубокие ямы, быстрый ручей с ледяной водой, заросли терновника, озерца жидкой грязи… Ещё ни разу не удалось ему пройти полосу до конца: ветки коряг царапали толстый живот, слабые лапки бестолково месили болотную жижу.

Выбравшись на твёрдую почву, Оскар падал, переворачивался на спину, смотрел, как бегут по небу облака: им-то хорошо, ветерок подует – и лети, и никакой тебе полосы препятствий! Вечерами ходил в деревню, утешался Тисиным угощением, слушал россказни Патрика, вздыхал: вторая неделя подходила к концу, а живот никак не хотел уменьшаться.

В то утро, с боем продравшись сквозь колючие заросли, Оскар без сил лежал на берегу ручья, чуть не плача от жалости к себе и от ненависти к этому рыхлому, ни на что не годному тельцу.

– Хей, братик, мир тебе! – Морда Яна заслонила солнце. – Гляжу, как ты каждый день убиваешься, – глазам больно!

– Знаешь, Длинный, – Оскар с трудом сел, принялся выковыривать из лапы занозу, – шёл бы ты куда шёл, и без тебя тошно.

– Ну, как скажешь, брат. Только есть способ тебе помочь.

– Какой ещё способ?

– Про Чёрную Беату слыхал?

Чёрная Беата, старая барсучиха, жила на Кривом озере, и слава у неё была нехорошая. Поговаривали, что за свои колдовские услуги она берёт непомерную плату: чуть ли не душу забирает. Мама Чёрной Беатой Оскара в детстве пугала, когда он засыпать не хотел.

– Ты ж Стану, сеструлю мою, видал? – продолжал Ян, размахивая длинными лапами. – Красотка, будто нарисованная, да-нет? А родилась, секи, с «беличьей губой»! Ни один лекарь не мог помочь, родаки все глаза выплакали, а потом отнесли к Беате – и стала нормальная пасть! Сестра и не помнит ничего, мелкая была. В общем, Беата меня знает, могу тебя к ней свести, по дружбе.

Оскар поднялся, отодрал с плеча сухой репей. Пожалуй, это единственный выход. А ради Аники и души не жалко. Кивнул Длинному:

– Ладно, веди!

Дом Чёрной Беаты стоял на высоком озёрном берегу, под мёртвым дубом: сухие ветки застыли, как руки, протянутые к небу в мольбе о помощи – или о пощаде.

Ян стукнул в дверь, вошёл, не дожидаясь ответа. Оскар шагнул за ним, увидел просторную, неожиданно светлую комнату: все стены увешаны полками, на полках – горят, играют в солнечных лучах цветные бутыли, банки, баночки… Пахло почему-то костром, поджаренным хлебом, вечерней росой. Беата тёмной тушей высилась над столом, переливала лазурную жидкость из большой бутылки в пузырьки поменьше.

Ян шумно втянул носом воздух, стекло звякнуло о стекло, по столу растеклась лужица. Беата рыкнула:

– Чтоб тебя! Кого там филин несёт?

Повернулась, вытерла лапы о несвежий передник.

– А, это ты, лисенёнок!

– Я, я, тётечка! – залебезил Ян, приседая и кланяясь. – Вот, смотри, кого я тебе привёл!

Беата подошла – от тяжёлых шагов заныли половицы. Оскар задрал голову: до чего огромная! Упёрла лапы в крутые бока, глянула – будто проткнула насквозь:

– Надо же, к Беате обед сам пожаловал! Люблю таких толстеньких, да с подливочкой! – Барсучиха ткнула Оскара в живот, довольно захекала, когда тот вздыбил иголки. – Шучу, шучу. Дай-ка гляну… Ну, понятно: лапки то-онкие, пузик кру-угленький! А красули жирных не жалуют. Горю твоему помочь несложно, тюфячок. Завтра будешь ладный да сильный, как Полоскун твой, даже лучше.

– А что взамен? – с опаской спросил Оскар.

– Да ерунда, ежоныш: просто отдашь мне лучшие воспоминания.

– Всего-то? – У Оскара иголки опустились от облегчения. Кому они нужны вообще, эти воспоминания, какой от них прок?! – Отлично, я согласен! Что надо делать?

– Делать? – Беата снова захекала. – Делать тебе, ёж, ничего не придётся. Садись вот на лавку.

Кряхтя, она притащила пустую бутыль, водрузила на стол. Потом повернулась к Оскару и легонько хлопнула его по лбу.