Шрифт:
Рано утром Тим вышел из дома и, рванув с места, понёсся к Кривому озеру. Встал на краю обрыва, вытянулся, закрыл глаза. Постоял немного – и шагнул вперёд.
Иммануил Шипун, большой белый лебедь, шевелил лапой крапиву у тропинки, недовольно ворчал:
– Ну где же… Здесь где-то была…
Сегодня ему опять приснилось далёкое, зелёно-синее – его и назвать-то страшно, не то что лететь туда одному. Проснулся – сердце бьётся, голова горит. Проворочался до рассвета, так и не заснул. Пока крутился, вспоминал, как рвали в детстве кошачью мяту. От неё сначала кружилась голова, потом клонило в сон. А почему бы и нет, в конце концов. Вдруг поможет? Иммануил выбрался из постели и пошагал по тропинке вдоль озера. Искал уже битый час, но проклятая мята всё не попадалась.
– Не спится, сосед?
Иммануил дёрнулся, поднял голову от крапивы. Чёрная Беата сидела в линялом шезлонге, призывно махала лапой. Змеиный царь, её только сейчас не хватало!
– Заходи, угощу успокоительным!
Хм… Может, и правда? Мяту он так и не нашёл, а Беата – в настоях дока.
Иммануил кивнул, подошёл, опустился в соседний шезлонг. Сделал вид, что не замечает, как Беата на него пялится. Он был бел, тонок, изыскан, как озёрный лотос, и прекрасно об этом знал. Соседка ничего для него не пожалеет: неравнодушна к красоте, старая туша. Но ради амброзии, что Беата подносит, и саму Беату потерпеть можно. Если не очень долго.
Барсучиха зевнула, уставилась на вылезающее из-за сосновых верхушек солнце. Протянула:
– Тоже сегодня не сплю. Всё думаю, как раньше жилось, до закона Манула. Эх, были же времена! А сейчас и не колданёшь толком… Ладно, Муля, будем сейчас от нервов лечиться. – Беата осклабилась, выбралась из шезлонга, поковыляла к дому. Вскоре вернулась, поставила на траву деревянный поднос с двумя кружками и зелёной бутылью.
– Представь, приходит ко мне вчера Тина Шатун со своим оболтусом – и с порога в слёзы: «Беатушка, помоги, на тебя вся надежда. Мой-то – здоровый лоб уже, а муравьёв до усёру боится! Позорище! В школе над ним ленивый только не глумится…» Ну, ты ж знаешь, Муля, у меня сердце доброе, пришлось помочь, – барсучиха подмигнула, – не за так, конечно. Теперь могу тебя порадовать! – Она разлила по кружкам бурую жидкость. – Первый сорт: мечты трусливого медведя!
– Что ж, благодарю. – Иммануил благосклонно принял кружку, покачал, принюхиваясь. – Тэ-э-эк, посмотрим… О, совсем недурно: малина, нагретый солнцем мех, горьковатая нотка дикого мёда. И что-то ещё, эм-м-м… Да, конечно: самшит!
Беата, замерев, благоговейно внимала.
– Весьма, весьма многообещающе. Ну, твоё здоровье, соседка! – Лебедь погрузил в сосуд толстый розовый клюв – и тут же брезгливо вернул кружку на поднос: – Нет, это решительно невозможно!
– Мулечка, напиток свежайший! Ты не смотри, что цвет такой, ты попробуй!
– Да при чём тут напиток? – капризно крякнул Иммануил. – Изволь полюбоваться, опять этот безумный заяц объявился! Лет пять назад мне пришлось на Змеиный ручей перебираться: этот идиот всю ряску в озере разогнал. Летать ему, видишь ли, охота! Какие, однако, дерзкие фантазии нынче у молодёжи! – Иммануил всплеснул крыльями. – Нет, ещё одно такое лето я не переживу. С моими мигренями… – Он приложил крыло ко лбу, закатил глаза и замер – похоже, надолго.
Беата присмотрелась: и правда, на обрыве маячила тощая длинноухая фигурка.
– Муля, да не убивайся так! Ты гляди, какой нежный. – Беата сочувственно тронула соседа за крыло, но тот только слабо зашипел, мотая головой.
Тогда она вытянула лапу, прицелилась в заячью фигурку. Потом резко провела сверху когтем – будто смахнула надоедливую пылинку.
– Ну вот и всё. Пей спокойно, Мулечка, никакие зайцы больше мешать не будут.
Тим шагнул с обрыва – и поплыл над озером. Это было так просто, так естественно – он не мог понять, как же раньше у него не получалось? А надо – всего-то! – впустить в себя небо и стать легче воздуха, легче лёгкого берёзового листа, легче паутинки… Заяц парил над Кривым озером, уши его трепетали на ветру, и не было во всём лесу никого счастливее его.
В первый день осени на обрыв высыпала разномастная весёлая толпа. Эхо испуганно заметалось между берегов. Когда звериный молодняк выстроился в кривую шеренгу, Тим прокричал:
– Поздравляю с началом учебного года! Так, плавать все умеют?
– Аника не умеет! – гаркнул Полоскун.
Тим углядел в шеренге перепуганную кунью морду, махнул лапой:
– Да, точно. Аника, иди сюда. На сегодня от занятий освобождаешься. В общем, плавать вы умеете, потому что я вас научил. А теперь научу и летать! Смотрим внимательно! – Заяц согнул лапы, оттолкнулся от земли и сделал плавный круг над озером. Все восторженно заухали, затявкали, завизжали. Длинный Ян подпрыгивал на месте и хлопал себя по рыжим бокам:
– Брат, брат, он летит, белкой буду!
– Внимание! – приземлившись, скомандовал Тим. – Встаньте прямо, закройте глаза. Представьте себе, что у вас в груди… Полоскун, не вижу ничего смешного! Что у вас в груди открывается маленькая дверца…
Вопли и всплески неслись над озером до самого вечера. Иммануил захлопнул «Весну и сыр», схватился за голову. Потом вскочил, стал рыться в шкафу.
Достал глянцевый рюкзак из питоньей кожи – подарок дяди Эда на совершеннолетие. Иммануил его так ни разу и не использовал. Зато теперь пригодится!