За окном стали одна за другой зажигаться звезды. Небрежно брошенная на голубую ель новогодняя гирлянда освещала часть двора, как раз то место, где стоял роскошный кованый мангал. Камиль тяжело вздохнула и начала вспоминать приятные черты лица Егора. Его серые смеющиеся глаза, по-девичьи красивые губы, контрастирующие с волевым подбородком, покрытым золотистой щетиной. И как он пританцовывал у того самого мангала, и она сама снова закивала безмолвной песне в чужих наушниках.

«Ой, как стыдно получилось, когда я схватила его за руку, будто маленькая, – сокрушалась девушка, вытаскивая сделанную для нее Егором щепку из пучка, с облегчением распуская волнистые рыжие волосы, которые тут же укутали ее плечи, словно шелковым покрывалом. – И почему я чувствую себя здесь такой глупой? Неуместной!»

Так, прокручивая в голове события уходящего дня, Камиль бережно зажала в ладонях пахнущую хвоей щепку и, устало прикрыв глаза, начала дремать, когда до ее слуха долетели непонятные звуки – возня у камина, сдавленный смех и шепот.

– Железяка! – прикрывая рот рукой, испуганно прошептала Камиль.

От страха натянула шубу на голову, будто это могло ее спасти от наглого парня, но когда ее сердце через пару минут наконец перестало так громко колотиться, она смогла разобрать обрывки фраз, сказанные не Железякой, а Сухим:

– Ну же, Сима, не ломайся, – звучно шептал Кир Сухарев, – ты наверняка сделала пару фоток, покажи, что происходит у Лео в мастерской. Ты же знаешь, мы оба мечтаем попасть на практику к Мастеру, а он берет только одного в год, и это должен быть я.

– Просто так не покажу. Я хочу…

– Я знаю, чего ты хочешь, – послышался шепот Кира, сопровождающийся звуками поцелуев и приглушенными стонами Симоны.

Потом Симона коротко рассмеялась:

– Все равно не покажу! Или… – что сказала Симона дальше, Камиль не разобрала, зато ответ Кира ее удивил.

– Ты опять за свое. Не могу я тебе показать ювелирную коллекцию моего отца, он над ней трясется, как Кощей над златом. Он меня убьет, если узнает, что я кому-то ее показывал.

– Все, финита! Сделка конец! – коверкая русский язык, начала возмущаться Симона, позабыв, что их могут услышать.

Девушка фыркнула и явно побежала вверх по лестнице, но Сухой последовал за ней:

– Сима, да постой ты, что за характер?! Давай договоримся. Симона! Я согласен.

Лео не мог припомнить, чтобы раньше он что-то ненавидел. Лето ли, зима, утро или вечер – во всем были свои прелести и красота, да и, конечно же, свои удовольствия… Но последняя ссора с отцом будто открыла для него новый мир. Мир неудобств. Вот то, чего он раньше не пробовал на вкус. Сейчас Лео чувствовал, как щеки и нос щипало на морозе, пальцы покраснели и стали как деревянные. Он поднес их к губам – выдохнул горячий воздух. Ему бы хотелось сейчас оказаться в своей желтой «ламборгини урус», которую отец отобрал накануне за очередную «неподобающую выходку», но увы. И теперь Лео предстояло настоящее грехопадение, последний оплот нужды – шапка.

Замерзшие пальцы не слушались, он с трудом достал из кармана мягкий комочек кашемира. Хотя бы об этом его мать позаботилась. Конечно, Лео предпочел бы, чтобы она открыто выступила против отца и защитила его. Но это было не в ее правилах. Он еще раз потер уши и, выдохнув полупрозрачный пар, натянул серую кашемировую шапку на голову. Над ним сияло высокое ярко-голубое небо, деревья кутались в пушистые снежные покрывала. «Как же красиво, – подумал Лео, – но как же чертовски холодно!»

Лео шел двадцать третий год, он был студентом выпускного курса Академии художеств и по совместительству единственным сыном и наследником семьи Тургеневых. Красив, развязан, забавен и на все готов. Еще с пятнадцати лет умел, не смущаясь, войти в любую гостиную, а уже к двадцати без него не обходилось ни одно значимое событие среди бомонда Петербурга. Со вкусом одевался, играл в теннис и поло, отлично рисовал дружеские шаржи и мог одним взмахом светлой волнистой челки завлечь в свои объятия любую понравившуюся красотку.

Сегодняшнее утро он планировал провести за покупкой новогодних подарков, а вместо этого стоял у высокого забора, за раскидистой елью, прячась от камер видеонаблюдения собственного дома. Дома на Крестовском острове, утопающего в густом парке вековых деревьев, про который прохожие петербуржцы, задирая головы, чтобы рассмотреть хоть что-нибудь за оградой, обычно говорили: «Наверное, музей или какое-то учреждение». Поверить, что кто-то после революции смог сохранить свое родовое поместье, было невозможно. Но для Тургеневых не существовало ничего невозможного. В тяжелое для страны время за границу они не бежали, всегда были близки к власти. Особняк национализировали, но не разграбили, какое-то время он пустовал, потом в нем располагалась библиотека, но пришло время, и дед Лео смог выкупить дом в городе, земли и загородное поместье, некогда принадлежавшие его семье, у государства обратно.

Лео ждал Камиль. Она должна была появиться здесь еще полчаса назад. Вернуться домой, сказав родителям, что он бросил дочку их давней подруги в незнакомой компании вдали от города, Лео не мог, еще одной ссоры с отцом он не переживет. Но и опоздать на воскресный бранч, который подадут ровно в двенадцать, и Лев-старший сядет за стол, обводя грозным взглядом домочадцев, как бы вопрошая, достойно ли они вели себя прошедшую неделю, означало подписать себе смертный приговор. Поэтому Лео с беспокойством поглядывал из своего укрытия на пешеходный переход в надежде, что Камиль все же постарается предотвратить надвигающуюся катастрофу, и они успеют занять места за столом до появления в гостиной отца.