Жизнь в целом была проста, понятна и довольно скучна, если бы не праздники, которыми сопровождались дни после большой охоты.

Гости из ближайшей усадьбы приехали ещё вчера с вечера. Их мужчины тоже отправились на ночную охоту, дамы оккупировали салон на женской половине дома, так что дети, которых в усадьбе было не так много, оказались предоставлены самим себе, словно нет никакого праздника. Конечно, была прислуга и дети служанок, но их занимала предпраздничная суматоха. Эльма могла бы уже сидеть со взрослыми дамами, но тогда Лики оказался бы уже в полном одиночестве, и дело не ограничилось бы испорченной музыкой. В семье были и другие ребятишки по возрасту подходящие к Лики, но мальчишка их ровней не признавал, презрительно именуя паю-пай-баю-баями. А старшую сестру Лики любил и, как правило, слушался. Чего ж не слушаться, если Эльма и сама не прочь влезть, куда взрослые лазать не рекомендуют.

Оставшись без надзора, Эльма и Лики побежали через луг к ручью, где остановился охотничий обоз.

Саптов выпрягли из волокуш, и слуги погнали их в загон. Только после этого ветки с волокуш были сброшены, и началась разделка туш. Тесаками вспарывались животы, отдельно добывалась печень, которая пойдёт хозяевам. Прочую требуху, даже не промывая, сваливали в котлы и здесь же на бережку варили на корм саптам. Так или иначе, им тоже надо мясное, иначе, на одной траве они не смогут работать. А что жрать им приходится своих же собратьев, то свиньи тоже в охотку лопают свинину, а однодневным цыплятам крошат сваренные вкрутую куриные яйца. Сельское хозяйство — дело суровое и сантиментов не признаёт.

Чуть в стороне стояли две волокуши, на которых не было набитых тел. Там возвышалась пара металлических клеток, и в них сидели пойманные живьём дикие сапты. В одной детёныш, в другой взрослая особь, кажется, самка.

— Смотри, — сказал Лики, — они очень похожи на людей.

— Это сапты, — пояснила Эльма. — С виду они и впрямь, как люди, но это животные. Говорить они не умеют, гукают, лопочут что-то, но ни одного понятного слова не скажут. И одежды они не носят, и домов у них нет, не то, чтобы усадеб, живут, не знаю где: в пещерах, норах каких-то. Во время охоты их оттуда и выкуривают.

— Тоже дядя Ляс рассказывал? — ревниво спросил Лики. — Мне так ничего не рассказывает.

— У тебя ещё нос не дорос. Пошли, лучше, домой, там сейчас очаг начнут разжигать.

В пиршественном зале шумело немало народа. Трое слуг складывали костёр в центре широкого очага. Столы уже были расставлены, служанки выносили посуду: круглые блюда для жареного мяса, кубки и серебряные ножи. Ножи даются только женщинам, у охотников свои клинки, стальные, с которыми на зверя ходят.

Негромкая музыка лилась из-под потолка. Музыка тоже дамская, когда начнётся пир, она сменится на торжественную охотничью песнь.

— Что там играет? — спросил Лики. — Я лазал на хоры, там никого нет, а ты говоришь, я музыку испортил. А я пальцем ничего не тронул.

— Понимаешь, это же наш дом, нашей семьи. Не только усадьба принадлежит семье, но и мы усадьбе. А в каждом человеке непременно играет музыка. Это ещё одно, может быть, самое главное отличие человека от животного. Дом чувствует эту музыку и превращает в звук, слышимый всем. Хотя, в будние дни её почти не слышно, каждый занят своим делом, а многих вообще нет дома. Зато в праздник, сам слышишь, какой хор. Пока женский, а как придут мужчины, и все соберутся за столом, зазвучит гимн семьи.

— И что же я там испортил?

— Ты поднялся наверх к самому источнику звука, и твоя слабая музычка заглушила голоса тех, кто готовил праздник. Ты ещё мал, какая у тебя музыка: «трям-ля-ля!» Вот и получилось нехорошо.

— У тебя, что, лучше?

— Не знаю, — вздохнула Эльма. — Но я же не лазаю по верхотурам, даже на голубятню.

— А я лазаю.

— Так ты мужчина, тебе можно. Но на хоры разрешается подниматься только старикам.

Слуги тем временем выкатили бочку пива и внесли два преогромных пифоса с вином — сладким и терпким.

— У слуг какая музыка? — спросил Лики.

— Никакая. То есть, может быть, она и есть, всё-таки, они тоже люди, но усадьба её не слышит и не усиливает, потому что они не члены семьи.

— А меня слышит, — гордо произнёс Лики, — особенно, когда я на хоры забрался.

— Да уж, смотри, чтобы тебя оттуда за ухо не свели.

С высоты загремел торжественный марш, в зале появились мужчины. Они успели переодеться, наряды их, формально охотничьи, поражали роскошью. В руках у хозяев трещали факелы. Костёр, сложенный в центре очага, заполыхал. Клубы дыма поднимались под купол, уходя через оставленные там отверстия. Если смотреть со стороны, могло показаться, что центральный купол горит. Будь на хорах хоть кто-то живой, он задохнулся бы в полминуты. Но там не было никого, кроме духа семьи, и музыка продолжала звучать.

Чёрные клубы скоро сменились дымом серым, полупрозрачным, толстые поленья рассыпались кучей жара. Мужчины отставили кубки с вином и взялись за вертела.

Готовить мясо, особенно охотничьи трофеи — дело мужское, женщины могут лишь наблюдать со стороны.

Слуги распахнули двери и втащили в зал клетки с живыми саптами. Пленники сидели, сжавшись в комок, и в эту минуту совсем не напоминали людей. Даже внешне то были загнанные зверьки.

При виде живой добычи охотники издали восторженный клич. Шампуры с нанизанным мясом были отложены в сторону. Двое гостей распахнули дверцы клетки, где сидел детёныш сапта. Дядя Ляс, поигрывая огромным вертелом, больше напоминавшим копьё, вышел вперёд. Самка, сидевшая в соседней клетке, завыла и всем телом бросилась на стальные прутья. Билась, кровавя морду, которая только что была похожа на лицо, трясла решётку, стараясь выломать её. Только неразумный зверь способен поступать так, ведь ясно, что сталь не уступит никаким усилиям.