Внизу раздался шум, стук копыт, скрип повозок. Гости уезжают домой в свою усадьбу, чьи башни чуть виднеются за лесом.

Хмельные голоса, прощание — и всё стихло.

Лечь бы и уснуть, но не получится. Сиди, вспоминай, лениво думай.

Интересно, в опустевшем зале всё ещё слышна музыка, или зал тоже уснул вместе со всем домом?

Хотела спуститься, посмотреть, но раздумала. Есть музыка, нет ли, но там темно, пахнет не выветрившимся дымом, кровью, горелым или недожаренным мясом. Хуже нет запаха, чем аромат вчерашнего пира.

Эльма распахнула окно. Казалось, даже тянущий от леса ветерок пропах недавним охотничьим торжеством, в нём тоже отчётливо ощущался привкус дыма.

Не может такого быть, дым очага давно должен был рассеяться. Или это дают о себе знать коптильни?

Опершись о подоконник, Эльма наклонилась вперёд, стараясь рассмотреть хоть что-то. Через час начнёт светать, а пока — самое непроглядное время суток. Лишь потом она поняла, что смотреть надо не вниз, а вдаль. У самого окоёма, за лесом, где обычно чуть виднелась башня с мерцающим по ночам огоньком, разгоралось дымное зарево. Соседская усадьба, куда ещё не успели вернуться вчерашние гости, горела.

Несчастье случилось далеко, и помочь было нечем. Когда ещё доберёшься к пожару. Даже гости, выехавшие час назад, скорей всего поспеют к затухшему пожарищу, где уже нечего будет спасать. Останутся каменные стены и закопчённые своды, в которых, может быть, сохранится дух семьи. Тогда усадьбу удастся восстановить. Если же своды и башни рухнут, то погибнет и семья, погорельцы станут слугами у более удачливых соседей.

Хотя сделать было ничего нельзя, Эльма побежала вниз по винтовой лестнице, будить дядю Ляса. Уж он-то знает, как поступать.

— Пожар! Соседи горят!

Дядя Ляс выметнулся из своих покоев в то же мгновение. Видимо, он уснул, не раздеваясь; на нём был вчерашний праздничный наряд, только измятый и залитый вином. Физиономия его тоже была помятой, но в движениях не оставалось и следа недавнего пьянства.

Что он мог увидеть со своего второго этажа, но в руке у него был боевой рог, а во второй тщательно вычищенный вчерашний вертел, в котором теперь угадывалось копьё. Сигнал тревоги прогремел в ночной тишине. На этот звук едва ли из половины покоев появились мужчины, расхристанные, непротрезвившиеся.

— К воротам! — проревел Ляс. — Мост поднять! Сапты взбесились!

Вот уж чего можно было ожидать всего меньше: чтобы после ужасающего избиения, устроенного охотниками, в лесу найдётся достаточно саптов, способных напасть на усадьбу. Хотя, когда дикие бесятся, они нападают, не думая о своей ничтожной жизни. Ох, как некстати эпидемия бешенства началась именно в эту ночь, ведь семья чувствовала себя в полной безопасности и половина воинов попросту не держалась на ногах.

В такую минуту девушке нечего делать внизу. Эльма поспешила в комнатку на вершине башни. Также наверх, но в другую башню служанки уводили младших детей. Увидав сестру, Лики подбежал к ней и вцепился в подол. Вместе они поднялись в келью невесты и сразу приникли к окну. На улице светало, дым над соседней усадьбой был почти незаметен, огонь бушевал внизу. Это было дико и непонятно. Пусть среди лесных саптов началась эпидемия бешенства, пусть зараза охватила саптов одомашненных, но откуда взялся огонь? А огонь был и вдали, и здесь, у самых стен дома. Запас дров и непогашенные печи находились у коптилен, но как раз там пламени и не видно. Горел хлев, загон одомашненных саптов, полыхал птичник, и пеструшки, хохлатки, квочки, кудкудашки и просто курицы равно гибли в огне. Откуда огонь у безмысленных животных? Взбесившись, они могут вопить, размахивать лапами, яростно бросаться на людей и гибнуть под их ударами. Так говорил дядя Ляс. Не мог же он ошибаться или что-то недоговаривать.

От загонов бежала толпа саптов. Бежали, выпрямившись во весь рост, как только людям дозволено ходить и бегать. Прежде, если кто-то из одомашненных пытался подняться с получетверенек, на него тотчас обрушивался удар плети. Ещё вчера в жизни одомашненного сапта не было ничего страшнее хозяйской плётки, а теперь они мчались с визгом и рёвом, прямо под удары плетей, и надсмотрщики падали один за другим. Их топтали ногами, били кулаками и камнями, грызли, захлёбываясь кровью. Добраться к воротам усадьбы не смог ни один. Да и что толку от этих ворот, они были заперты и распахивать их перед ревущей толпой желающих не было.

Со стороны коптилен к воротам приближалась другая группа. Несомненно, это были дикие, лесные сапты. Ни один из них не пытался опуститься на четвереньки, бежали они, выпрямившись, подобно людям, и сразу было видно, что с плетью они не знакомы. В лапах дикари сжимали дубины, длинные палки, похожие на копья, а у самого первого был металлический топор, какими слуги рубили в лесу хворост для печей и очага. Где сапт раздобыл эту вещь, кому пришлось платить за неё своей жизнью, не скажет уже никто.

Вооружённый сапт первым добежал к подъёмному мосту. Как раз в это время раздался грохот и скрип цепей, и мост начал медленно подниматься. Сапт мощный прыжком взлетел на наклонный, но ещё не успевший встать дыбом мост и обрушил удар топора на туго натянутую цепь. Будь там канат или цепь потоньше, их, наверное, удалось бы перерубить. Но так, железо ударилось о железо, топор отскочил.

Башня, где укрывались Эльма с братом, находилась сбоку от ворот, из узкого окна Эльма могла явственно видеть, что творится на мосту.