– Это да...

Журкин подавленно мычал, крутил в удивлении лохматой головой. С Петром, одиноким и рисковым, где же было ему равняться! Когда учуял Журкин первые махинации с мануфактурой, то затрепетал вчуже. Точил Петра словами, запугивал, остерегал. Но тот шел мимо с озорной, знающей нечто усмешкой и вот - достиг своего благополучно. С завистливым угрызением поглаживая материю, прикидывал гробовщик в уме размеры Петровых барышей. Что значили в сравнении с ними те мизерные рублишки, которые он с натугой выколачивал на своих гармоньях!..

И Тишка осмелел, тоже погладил пальцами добро. Он угодливо вдыхал резкий запах обновы, запах форса, запах недосягаемого и несравнимого превосходства надо всеми... Вот бы пройтись в таком костюмчике по селу, как окосоротели бы все!

По случаю обновы Петр вынул еще из узла поллитровки и завернутый в газетину угол пирога с капустой, с яйцами - от Аграфениных щедрот, конечно. Журкин дал налить себе только полкружки, строптиво прикрывая ее ладонью. Он выпил, откусил пирога, и невыносимо захотелось ему пасть на плечо к Петру и заплакать.

– Вот что, Петра... Уполномоченный-то тебе ведь друг?

– Ну?

– А мне он пагуба. Сказал бы ты ему, что ль. Почему он на меня все азиятом смотрит?

Но Петр, занятый увязыванием добра, рассеянно слушал брательника, рассеянно пообещал... А может, Ване все это только чудится? Меж тем он раскопал в бумажнике какие-то талончики, поделил их между гробовщиком и Тишкой, чтобы завтра же зашли по дороге в кооператив получить кое-что: самому-то недосуг... Тишке вместе с талончиками, подал и клинышек пирога.

Печурки догорали.

На койке сидел дед-плотник, считал бумажки, то и дело по-куриному заводя глаза в потолок. Подопригора, в последний раз, уже в шапке, проходя по бараку, вдруг остановился около него. Уполномоченный был не подобру весел.

– Ты, товарищ деда, говорят, еще на одну работенку принанялся?

Сверчки-глазки у старика сбежали в сторону, мигали, мигали...

Спозаранку, до побудки еще, дед со всем барахлишком своим сгинул из барака.

В кооперативе выдали Тишке и Журкину по талонам мыла, селедок, по четыреста граммов сахару, ниток катушечных; полагалось еще крупы, но ссыпать ее было не во что. И за все гробовщик уплатил самую безделицу. По привычке позавидовал: "Вот как на плотине-то задаривают, не то что у нас!"

За услугу Петр отрезал Журкину кусок мыла, а Тишке дал тридцать копеек. В тот вечер на слободу собрался спозаранку, распихав покупки по карманам и за пазуху. Уходя, небрежно сунул гробовщику кое-что в руку, ласково-деловито попросив, чтобы завтра опять завернули в магазин на минутку, но дело имели бы с тем продавцом, который постарше и у которого черная бородка словно на ниточке: должны были получить, кроме прочего, по паре белья, а он, Петр, отблагодарит.

Журкин разжал руку, смотрел на талоны.

– Это еще?

Голос у него высох. Только сейчас с трепетом уразумел он, какую новую махину затевает Петр. Выронил талоны на одеяло.

– Нет, Петра, ты меня в эти дела... брось! Бог с нам, с твоим благодареньем.
– Журкин с суровым видом вынул мыло из-под подушки, положил рядом с талонами.
– У меня, Петра, своих неприятностей хватит, бежал бы от них куда, закрыв глаза... только что ребятишки... Нет, Петра.

– Да чуда-ак!

Припав к его плечу, Петр принялся нашептывать. Гробовщик сидел одеревенело.

– Не майся ты со мною, Петра. Зря!

– Это твое слово?
– Петр вскочил.
– Та-ак!

Смаху надел шапку. Тишка притих на корточках перед печуркой. Он слышал разговор, но еще не понимал всего, вернее - не смел понять всего про Петра. Только бы мимо него, сироты, пронесло скорее эти дела!

Но Петр не уходил, вертел в пальцах талоны.

– Эй, оголец!.. Завтра один слетаешь, не заплутаешься, чай? Туда же, куда нынче с дядей Иваном ходил. Держи!

Тишка спрятал руки.

– Я... не п-пойду...

– Что?

Гробовщик, пасмурно поднявшись, дернул Петра:

– Оставь парнишку, слышь!

В голосе его хмурилась угроза. Тишка, почуяв поддержку, мстительно визгнул:

– Я не пойду!

И горло ему сдавила сладостная схватка. Сейчас мог полоумно выкинуться на середину барака, полоумно заорать, чтобы услышали, повскакали все, - с коек и так уже поглядывали, интересовались.

"Ну его к черту..." Петр молча отступил, только в глазах пролетела бешеная и смеючая дымка, - в первый раз отступил перед Тишкой. Отступил и ушел.