Шрифт:
Кимитакэ наконец-то мог рассмотреть его получше и молча. Да, новичок был очень красив - и даже если обрезать волосы и обтрепать униформу. Тонкий и на первый взгляд не особенно сильный, он делал всё изящно, без единого лишнего движения.
Другое дело, что красота эта была не мужская и для военного времени не актуальна - такой противоестественной привлекательностью молва наделяет лис-оборотней. Во время войны воспевалась красота другого рода - крепкие спортивные парни, способные переносить любые невзгоды на своих мускулистых плечах.
Тем временем Юкио расстелил футон на полу, потыкал его и поморщился. Футон был влажный и смердел сыростью..
– Здесь у вас не постель, а болото, как я погляжу,- констатировал Юкио,- С этим можно хоть что-нибудь сделать?
Кимитакэ не смог удержаться.
– Можно стихи сложить,- предложил он,- Например, такие: заболочена кровать, только некуда бежать.
– Стихи хорошие,- согласился Юкио,- Но не думаю, что они высушат мой футон. Или у вас дирекция принимает жалобы только в стихах?
– Она их вообще не принимает.
– Почему? Разве тут не лучшие ученики нашего государства?
– Наши ученики должны гордиться тем, что учатся в лучшей школе нашего государства. Какой бы эта школа не была.
– Всё равно, жить в этом болоте я не буду. Ни в стихах, ни в прозе.
– И где же ты собираешься жить?
– Для начала - у тебя дома,- заявил Юкио. Пинками он загнал футон обратно в угол, а потом опять взялся за чемоданы - один кубический, другой обычный.
Кими уже хотел задать вопрос, естественный в таком положении, но тут где-то за затылком послышалось.
– КИМИТАКЭ-СЭМПАЙ! КТО-НИБУДЬ, ПОЗОВИТЕ КИМИТАКЭ-СЭМПАЯ! Я ЗНАЮ, ОН У ВАС ТУТ ОДИН!
Голос был девичий и пугающе знакомый. Кимитакэ отлично помнил, где его слышал.
Он бросился к окну - так и есть. Возле прутьев забора стояла уже знакомая девочка с чёрной книжечкой и голосила так, что было слышно, наверное, даже на далёком Хоккайдо.
Кимитакэ поспешил к ней.
Появление девочки возле школы не вызвало особого скандала. Когда женская гимназия располагается за стеной, это всегда искушает и кто-нибудь обязательно перелезет, упадёт с той стороны, сломает ногу и будет под смех девочек звать на помощь.
А когда до женского корпуса несколько кварталов - к этому быстро привыкают. Нет, значит нет.
– Ёко-семпай, опять ты скандал устроила!- сказал он.
– Я - как обычно.
– Тут у нас в школе новенький появился. Очень симпатичный, если тебе это важно. Я думаю, тебе нужно с ним познакомиться.
– Будет интересно!
– Но сперва признавайся - с чем пришла?
Вместо ответа девочка протянула сквозь решётку тот самый блокнот, что он не смог сжечь вчера.
Кимитакэ принял блокнот, ничего не понимая.
Ёко усмехнулась, разглядев его замешательство.
И тогда Кимитакэ понял, что должен ответить достойно.
– Скажи,- внезапно заговорил он,- а что у тебя в чёрной книжечке, которой ты постоянно в руках крутишь?
Ёко смутилась, отчаянно стараясь не подавать вида.
– Там моя коллекция,- прощебетала она.
– Ты туда бабочек наклеиваешь?
– Нет. Я собираю страхи.
– Что?
– Страхи. Но сейчас не время. Я вас потом познакомлю.
И упорхнула.
Кимитакэ невольно принялся рассматривать знакомый блокнот. За день в руках девочки блокнот успел стать чужим.
Юноша открыл его, увидел лист знакомых кружков, потом целый лист “вредителей”. Рассматривать их было на удивление интересно.
Наконец, он пролистал блокнот до конца. И внезапно обнаружил, что за время пребывания у Ёко-семпай тот изменился.
На тыльной стороне форзаца, сразу после последней страницы, было написано округлым девичьим почерком - очень симпатичным, пусть и недостаточно однообразным, чтобы считаться каллиграфией:
Сегодня, в 18:00, на трамвайной станции Вакамацу-Кавада.
Кимитакэ хмыкнул.
Это что, приглашение на свидание?
Скорее всего - нет.
Глава 7. Одеколон
В 18:00 Кимитакэ, как ему казалось, уже вечность переступал ногами на платформе Вакамацу-Кавада. Солнце стояло по-летнему высоко и было ясно - дню ещё не конец.
Хотя до конца рабочего дня оставалось два часа, на платформе постоянно толпились люди. Студенты, солдаты, рабочие, школьники, суровые старушки с повязками Ассоциации соседей, а один раз даже прошёл монах с огромным гроссбухом. Монах выглядил таким серьёзный, что казалось, у него в гроссбухе были записаны пороки и добродетели всего города.