Я сделал удивленное лицо.

— Чаво? Да я его уже три дня не видел!

— Где вы были в прошлую ночь? — спросил он сухо и достал из кармана широких штанин большой блокнот.

Я указал пальцем на свою кровать.

— Спал лицом к стене. И с руками поверх одеяла!

Он дернул щекой, были мои руки под одеялом или поверх, это дело наших воспитателей, уточнил:

— Точно?

Я указал взглядом на Толбухина и Равенсвуда. Они кивнули одновременно, Толбухин сказал истово:

— Врет, он полночи нам рассказывал, за что Господь наш Всемогущий сжег пять городов, включая Содом и Гоморру!

— С подробностями, — поддакнул Равенсвуд. — Никогда не думал, что Святое Писание такая интересная книжка…

Зильбергауз одобрительно кивнул, хотя и поморщился, библия всё-таки не книжка, а великая Книга, а следователь нахмурился, поднял тяжелый взгляд на меня.

— А что скажет сам обвиняемый?

Я выпрямился, ответил с дворянским достоинством:

— Вы хотели сказать, подозреваемый?

— Почему же, — ответил он, — обвиняемый, раз вас обвиняют.

Я сказал ледяным голосом:

— Они могут обвинять и даже требовать что угодно, но вы — должностное лицо, или я ошибаюсь? У вас удостоверение при себе?

Он усмехнулся, вытащил из другого кармана удостоверение сотрудника полиции, так что револьвер носит точно не в карманах, и, развернув, показал мне.

— Довольны?

— Нет, — ответил я, — не уверен, что не поддельное, вы как-то непрофессионально себя ведете. А ещё мне надо бы обратиться в полицейское управление, удостовериться, в самом ли деле давали вам такое поручение…

Он поморщился.

— Давайте не ломать комедию. Всё подтвердится, только вам пришьют ещё и препятствие в деле расследования.

— Не пришьют, — заверил я. — Это всё законно. Но вы постарайтесь держаться в рамках и не обвинять без прямых улик. Иначе это клевета, превышение полномочий и считается должностным преступлением.

За его спиной Зильбергауз снова одобрительно кивнул, педантичному немцу нравится правильная и выверенная речь, где все слова шагают в ногу.

Следователь кисло поморщился.

— Ладно, что вы скажете в своё оправдание?

— Господин Дворжак, — сказал я, повысив голос, — нас слушают несколько человек и запоминают всё, что здесь говорится. Вам напомнить, что вы следователь, а не прокурор? Вы так ведете расследование, что возникает сомнение в вашей неподкупности.

Он побагровел, тоже повысил голос:

— Как ты смеешь, щенок…

Я с самым невозмутимым видом повернулся к Толбухину, Равенсвуду и директору, за которым маячит верный Каталабют.

— Фиксируете? Это уже достаточно, чтобы начать дело о превышении полномочий, а даже некомпетентности этого человека.

Следователь скривился, будто надкусил гнилое яблоко.

— Ладно-ладно, — сказал он совсем другим тоном, — всё, успокойтесь! Давайте вернёмся к делу. Что вы можете сказать о ночном нападении на курсанта Глебова?

Я вздохнул.

— Как уже сказал, у меня алиби, вам знакомо такое слово? У вас как с образованием? По ночам сплю, как и подобает законопослушному курсанту, можете опросить моих сокурсников. Всю неделю не покидал Лицей, ночевал в казарме. Какие-то ночные походы в город, полный опасностей и разврата не по мне. Как такое могли подумать про тихого мирного и богобоязненного учащегося? Ваши инсвинуации считаю заказными и думаю подать жалобу.

Чуточку переигрываю, следователь прекрасно видит, что наезд не удался, деревенский растяпа не поддается, а это значит, нужно сворачиваться и уходить, пока в самом деле не подали жалобу на чрезмерное, эти дворянские сынки такие склочные.

Толбухин и Равенсвуд ещё раз подтвердили, я спал беспробудно, даже директор вдруг сказал, что я не покидал Лицей. Следователь попробовал давить, но ребята твердили одно и то же, так что мое алиби укрепилось ещё больше.

Наконец он поднялся, посмотрел хмуро.

— Всё равно не верю. С другой стороны… Четверо пьяных простолюдинов, трое уже арестовывались за драки и грабежи…

Зильбергауз вставил:

— Курсант Глебов, как ни прискорбно, имеет ряд выговоров за драки и частые нарушения дисциплины. И в этот раз мне придется тщательно проверить, как у нас ведется борьба за чистоту нравов курсантов Лицея Его Величества Государя Императора.

Следователь хмыкнул, повернулся ко мне.

— Но вы, сибиряк, с этого дня у меня на карандаше!

— Это хорошо, — сказал я счастливым голосом, — моя полиция меня бережет!.. С вами я как за каменной стеной. Как хорошо, что есть государева полиция, что следит за правопорядком, справедливостью и миром во всём мире!