— Приходи, Костя, приходи, пожалуйста, — звала Лена в ночи, полной раскатов военной грозы, шагнувшей еще ближе к городу, и странных световых отблесков где-то вдалеке за чертой города. Словно рассвет решил прийти раньше и раскинулся лучами на краю неба над Минском.

Мать Леи сумела уговорить одного из соседей, решивших покинуть Минск на собственной подводе, выделить места для Леи и Дементьевых. Лея решила провести ночь перед отъездом с родителями, на Юбилейной, поэтому Лене предстояло самой закрыть плотно на шпингалеты окна во всех комнатах и закрыть на замки комнаты и квартиру. Запасной ключ от квартиры она оставила заспанному дворнику, как и требовало объявление от домкома. Лена, правда, очень надеялась, что этот ключ никому не понадобится, что никаких пожаров и в помине не будет. И так оставлять квартиру было не по себе. Особенно маме и Люше, прожившим в этом доме столько лет.

Для Кости Лена оставила записку. Вернее, две. Одну — на круглом столе в большой комнате. Вторую запихнула в щель косяка двери, аккуратно сложив в небольшой белый квадрат. На случай, если ее подозрения окажутся правдой, и Костя придет сюда, едва они скроются из вида на рассветной улице.

Знакомый родителей Леи Зиновий Вайнштейн служил извозчиком, потому ему повезло иметь собственный транспорт сейчас во главе с небольшим конем Хавером. На телеге помимо нехитрого скарба разместили детей — Люшу и двух внуков Вайнштейна, его старую тещу и Татьяну Георгиевну. Лена, беременная Лея и сам Зиновий двинулись пешком. При этом Зиновий, оглядев с ног до головы девушек, щелкнул языком недовольно:

— Чи на парад паненки собрались? Кто же в таких ботах в дорогу сбирается-то?

Правоту Зиновия Лена признала уже спустя несколько километров, когда заболели ноги в красивых, но неудобных для долгой ходьбы ботиночках. Но другой обуви без каблуков у нее было, потому приходилось стискивать зубы и упрямо идти вперед среди таких же беженцев, как они, длинной колонной растянувшихся по Московскому шоссе.

Двигаться было сложно. Слишком много людей. Слишком много шума, криков животных, которых тащили за собой на привязи, и гомона, от которого уже через пару часов начала болеть голова. То и дело приходилось отходить в сторону, давая путь колонне солдат или военному автотранспорту, идущему к Минску.

— Потерпите немного! — кричали солдаты, подбадривая усталых от жары беженцев. — Скоро вернетесь домой!

А беженцы только махали им в ответ, надеясь от всей души, что эти слова окажутся правдой, и они снова увидят скоро свои родные дома, заживут, как прежде…

Сотни ног и колеса проезжающих машин поднимали с дороги пыль, которая резала глаза и проникала в горло. Дети, не выдержав этих тягот, начинали капризничать и плакать. От пыли в горле постоянно хотелось пить, и Лена с отчаянием наблюдала, как быстро тают запасы воды, которые они взяли с собой в дорогу. Но утешала себя тем, что они поступили все же абсолютно верно, уйдя из города. Несмотря на то, что всякий раз, когда Валюша начинала расспрашивать о Косте, сердце Лены сжималось в тревоге. Но остаться означало попасть под немецкие бомбы, которые буквально посыпались на город, едва они отошли на несколько километров от Минска.

Никто не верил, что это может быть возможным. Никто не верил, что город подвергнется атаке, особенно после вчерашних «пустых» воздушных тревог. И глухой рокот разрывов, донесшийся до ушей беженцев утром, едва только солнце окончательно завоевало свои позиции на ясном летнем небе, казался нереальным.

— Что это? — воскликнула женщина, катившая неподалеку от них велосипед, на раме которого сидела маленькая девочка. — Это гроза?

— Бомбят сволочи, — сплюнул через зубы старый Зиновий. — Бомбят наш город…

Раскаты бомбардировки доносились на протяжении всего дня, пусть и становились тише с каждым километром, который отдалял от Минска. Лена старалась не думать о том, что происходит сейчас в городе. Как рушится окончательно и бесповоротно прежняя ее жизнь — уютные стены в каменном доме, новый театр, только недавно распахнувший свои двери для зрителей, зелень парка и синева воды в Свислочи, по которой Костя катал ее на лодке… Загоняла куда-то глубоко внутрь острое ощущение того, что бросила город, что поступила не так, как полагается настоящей комсомолке. Старалась держать за руку уставшую Люшу и ловить взгляд измученной дорогой мамы, убеждая себя, что ее первоочередной долг сохранить их, как и обещала когда-то Коле.

«Коля! — мелькнуло в голове. — Мы же не телеграфировали Коле, что с нами все в порядке, что мы уходим из города». Найдет ли их брат после в Москве? И как там сейчас в столице? Тетя Оля, наверное, сходит с ума от беспокойства…

Впервые за всю свою жизнь Лена ночевала под открытым небом, прислушиваясь к звукам летней ночи. Вайнштейн предпочел после полудня свернуть с шоссе на менее загруженные проселочные дороги, и теперь они с небольшой группой беженцев остановились на ночлег прямо посередине наполовину скошенного луга. Было непривычно лежать на голой земле, положив под голову чемодан, наверное, оттого не спалось, как ни старалась Лена хотя бы немного отдохнуть. А еще не могла не думать о полыхающем на фоне темноты ночи городе, бомбежка которого прекратилась, судя по наступившей тишине, только на закате. «Солнышко… там солнышко», — произнес кто-то из детей, но никто из взрослых не поправил ребенка. Слишком страшно было понимать, что именно город так ярко горит в летней ночи.

Три почти бессонные ночи дали о себе знать на следующий день — ломило все тело, от усталости болела голова. Лена еле передвигала ноги, но занять место беременной Леи в телеге отказалась наотрез. И она видела, что остальные тоже держатся из последних сил, медленно шагая по дороге. Девушка от всей души надеялась, что Зиновий не сбился с пути, и они действительно рано или поздно выйдут к станции. А на станции, как она слышала из вчерашних разговоров беженцев, стоят поезда, готовые их отвезти прочь от войны. Главное только добраться до них…