Именно поэтому Рихард не был удивлен, когда постепенно их группа стала редеть в воздухе, и один за другим пилоты уходили в сторону без лишних слов. Единственное, что он сделал, как старший соединения, приказал не стрелять по ним, когда один из молоденьких пилотов вдруг открыл огонь в сторону одного из дезертиров.

— Отставить огонь, лейтенант! Оставьте боекомплект для противника. Его и так мало.

Пусть летят. Они сделали свой выбор в сложившихся обстоятельствах. Он не мог судить их полной мерой, потому что сам не понимал, как легко бы ему далось решение пожертвовать собой, если бы Ленхен была жива…

Ленхен…

И снова дрожь в руках, снова щемит за грудиной, снова начинает стучать в висках, а легким словно не хватает воздуха, и дело тут не в высоте. В голове крутится настоящая мешанина мыслей — от воспоминаний из счастливого прошлого с ней, когда у Рихарда был смысл возвращаться на землю, до имени в газетной вырезке.

Еще один пилот покинул их ряды, молча и стыдливо опустившись с линии полета, а потом мягко повернув машину в сторону. Рихард успел неплохо узнать этого юношу за эти недели. Его родители жили в пригороде Берлина, отец не ходил, передвигаясь на коляске, как дядя Ханке когда-то. Эрнст был единственным их сыном…

Теперь их осталось двадцать девять из тридцати шести. Когда до Одера оставалось не более двадцати километров, и скоро нужно было начинать маневры для захода на цели, Рихард включил радиосвязь в последний раз, чтобы напомнить, что целью вылета было не только поражение переправы русских, но и остаться в живых при этом, как когда-то учили на полигоне под Берлином тех редких в сегодняшнем вылете летчиков, что были набраны в самый первый состав «эскадрильи Леонида».

— Для меня было честью совершить этот вылет с вами, господа, — закончил Рихард, отключая связь и снимая ненужную уже маску при снижении высоты, стараясь не думать при этом, что скорее всего, уже никогда не поднимется к облакам, чем бы ни закончился вылет. Сердце колотилось как бешеное, отдаваясь пульсацией в висках. Он отчаянно пытался успокоиться, но не выходило, потому что в каждом ударе он слышал только ее имя: «Лена… Ленхен… Лена…».

И вдруг он снова услышал явственно, как она произнесла его имя, чуть растягивая и так мягко выговаривая каждый слог. Как тогда, когда летел стремительно в воздухе вниз, чтобы разбиться о земную твердь. Наверное, именно это заставило дрогнуть и признать наконец-то правоту мыслей, родившихся этой ночью в голове.

Пусть уничтожить переправу ценой своей жизни было совершенно бессмысленно по его мнению. Русские, движимые жаждой мести за все содеянное немцами на их земле, все равно снова выстроят те заново еще быстрее, чем прежде и возьмут Берлин. Пусть! Он все равно выполнит этот последний приказ, отданный ему страной, которой он присягал когда-то, считая ее великой и правой во всем. Но он не станет больше убивать, перед финалом этой проклятой войны, ставшей великим кладбищем целых народов. Довольно смертей!

Ему повезло и в этот раз — возле понтонного моста у русских не располагалось ни единого зенитного расчета, а значит, у него было время для маневров. И Рихард закружил над понтонной переправой, расстреливая свой боекомплект в воды Одера и по настилу переправы, заставляя русских хаотично прыгать с наводимого инженерными службами моста в реку или бросаться в укрытие. Самые отважные пытались стрелять по нему, но он умело уводил машину в сторону, стараясь не задеть очередью никого из солдат противника, но при этом сгоняя их с моста обратно к грузовикам на другом берегу. И убедившись, что все готово для его последнего удара, и что он сделал все возможное, чтобы очистить мост от людей, Рихард зашел на последний круг и направил машину на понтонную переправу [194] .

«Адресат выбыл». Эта короткая фраза, разрушающая разом все надежды, стояла на конверте, вернувшемся с фронта. Письмо явно вскрывали, как и следовало, но в этот раз цензура уже совсем не стремилась спрятать следы того, что кто-то сторонний читал строки, адресованные не ему. И Лена только как-то отстранено отметила про себя, что поступила благоразумно, когда писала письмо, максимально осторожно подбирая слова, чтобы избежать ненужных подозрений со стороны, но все же дать понять Рихарду, что это она, Лена, автор письма. Что она жива, что она более-менее в безопасности и не перестает думать о нем, несмотря ни на что. И что она сожалеет о той боли, что причинила ему когда-то, и что «хотела бы получить его прощение из милосердия, которым всегда было полно его сердце, потому что не смеет надеяться на иные чувства к себе сейчас».

«Пожалуйста, ответь мне. Хотя бы коротко. Я бы хотела знать, что с тобой все хорошо, и что твои прошлые травмы не дают о себе знать. Я пытаюсь убедить себя сейчас, что мне было бы этого достаточно, и понимаю, что я лгу отчаянно. Потому что мне никогда не будет этого достаточно. Зная, что было когда-то и что могло бы быть, сложившись все совсем по-другому. И может быть, даже в другое время. Я знаю, что не могу — не имею права — просить тебя беречь себя. Но все же я прошу. Потому что твоя жизнь очень важна и ценна для меня. Как бы ни казалось сейчас иначе и как бы ни было должно».

«Адресат выбыл». Что значили эти слова? Изменился адрес почты из-за перевода Рихарда на другое место? Сменилось место расположения его эскадрильи? Сейчас, весной 1945 года, когда ситуация менялась буквально за часы, а немцы стремительно теряли свои позиции на фронтах, почта могла просто не успевать находить адресатов. Или Рихарду больше не было смысла писать на этот номер почты, потому что… Лена постаралась изо всех сил не думать об этом, когда ей вернулось письмо. Ведь помимо воли верилось именно в худшее сейчас, когда вокруг полноправно царила смерть.