Так продолжалось и в 1917 году. Чартерис оправдывал Третью битву при Ипре тем, что французы могли “дрогнуть”, если бы британские войска были переброшены на другое направление (в Адриатику, поддержать слабеющую Италию, как хотел Ллойд Джордж){1585}. Британская армия не могла завладеть стратегической инициативой — то есть начать определять самостоятельно, где и когда атаковать, — до самых Мессин в июне 1917 года. Однако сама по себе независимость не помогла бы англичанам выиграть войну. Необходима была полноценная координация усилий между союзниками. Британская армия смирилась с тем, что континентальные операции требуют единства командования при французском верховенстве, только перед лицом германского наступления 1918 года{1586}. Впрочем, даже после этого возникали определенные трудности: например, американцы под командованием Першинга не хотели объединяться с союзниками и подчиняться Петену, чем лишали себя возможности воевать под руководством более опытных командиров{1587}.

3. Британская армия — в отличие от германской — не была предназначена для континентальной войны. В июне 1919 года Хейг вспоминал: “Мы вступили в войну неподготовленными… До самого ее конца мы отчаянно пытались наверстать упущенное”{1588}. Например, в мирное время существовал только один корпусной штаб, что отчасти было связано с финансовыми ограничениями, а отчасти с нежеланием вводить дополнительные уровни командования между ставкой главнокомандующего и БЭС{1589}. Алленби, приняв командование кавалерийской дивизией, обнаружил, что у него нет постоянного штабного офицера. К нему их прикомандировывали, но они не имели нужного опыта{1590}. Таким образом, британские генералы с самого начала были вынуждены импровизировать.

Однако дальше оправдания перестают работать. Беда заключалась в том, что традиции британской регулярной армии препятствовали успешной импровизации. Командная система основывалась на повиновении вышестоящим и недоверии к подчиненным. Офицеры продвигались по службе благодаря связям, и личный конфликт мог погубить карьеру{1591}. Все это часто имело серьезные последствия. Когда против исходного плана битвы на Сомме, предложенного Роулинсоном, выступил Хейг, Роулинсон не смог отстоять свою позицию, и в итоге восторжествовали самоубийственные идеи Хейга о прорыве. Как говорил сам Роулинсон, “неограниченное наступление — рискованный шаг, но раз этого хочет Д[углас] Х[ейг], я готов сделать все возможное в разумных пределах” [sic]{1592}. Командующий армией не решился спорить с главнокомандующим несмотря на то, что на кону были десятки тысяч человеческих жизней{1593}. Так это и работало — на всех уровнях. Приказы спускались сверху вниз и проходили по всей цепочке командования. В обратном направлении почти ничего не поступало. В результате офицеры, сержанты и солдаты привыкали “ждать распоряжений”. По словам Дж. М. Борна, если во время битвы германские обстрелы нарушали связь, англичан “разбивал паралич”. Вполне уместно будет описать это в терминах управлениях производством как систему линейного менеджмента, в которой отсутствовал механизм, передающий наверх мнения менеджеров среднего и низшего звена{1594}. Отчасти именно поэтому сторонникам технократического подхода к войне было трудно преодолеть сопротивление тех, кто традиционно считал главными в военном деле моральные, а не материальные факторы{1595}. В итоге моральному духу, храбрости и дисциплине уделялось слишком много внимания, а огневой мощи — слишком мало{1596}.

Когда старую армию разбавили новыми людьми, это не улучшило ситуацию — скорее наоборот. Чем больше становилась армия, тем больше в ней было бюрократизма. Чартерис писал об ответственности, легшей на армию:

По мнению Мартина ван Кревельда, бюрократизировались сами методы командования: “Военный подход с полей сражения пришел на заводы и в конторы”, а “методы заводов и офисов” незаметно просочились на поля сражений{1598}. Доминик Грэм считает, что именно из-за этих организационных тенденций БЭС в период между Нев-Шапелем и Камбре толком ничему не научились{1599}. Генералы освоили оборону, но так и не научились правильно атаковать, скоординированно используя различные вооружения и согласовывая артиллерийский огонь и продвижение{1600}. Никто так и не удосужился сформулировать в письменном виде простой принцип “постепенного занятия удобных огневых позиций и их эффективного использования всеми видами вооружений для нанесения потерь врагу” — разумеется, избегая сравнимых потерь с собственной стороны{1601}.

Более того, артиллерийские орудия и танки воспринимались как вспомогательные инструменты для пехоты, а не как составные части единой системы. Классический пример, на который часто ссылаются: на принятие прототипа танка Военному ведомству потребовалось 13 месяцев, еще 7 месяцев прошло, прежде чем танки были впервые использованы в бою (в сентябре 1916 года при Флере — Курселете), и еще 14 месяцев — прежде чем они были использованы при атаке в значительном количестве. При этом все составляющие танка броня, двигатель внутреннего сгорания и гусеницы — существовали примерно с 1900 года, как и концепция боевого бронеавтомобиля. И даже когда танки появились в войсках, генералы игнорировали рекомендации по их применению{1602}. Хейг даже после Амьена отвергал идею механизированной войны, продолжая считать ключом к победе живую силу{1603}. Консерватизм в верхах дополнялся феноменом “преданности кокарде” на нижних уровнях, заставлявшим офицеров и солдат отождествлять себя с интересами своего батальона, а не бригады или дивизии{1604}.

То, как британские войска использовали артиллерию, было очень показательно, ведь именно она была во многом ключевым фактором позиционной войны{1605}. С 1914 года и до самой Соммы англичане просто уступали противнику в огневой мощи — у них не было ни достаточно мощных пушек, ни адекватного количества снарядов (особенно фугасных){1606}. Артиллерия использовала в первую очередь наблюдение, что означало поражение целей только в пределах видимости и препятствовало стрельбе с закрытых позиций и ведению контрбатарейного огня. Карты применялись мало. Батареи были рассредоточены, что осложняло концентрацию огня. В сентябре 1915 года англичане потеряли в битве при Лоосе около 60 тысяч человек, потому что пехота получила приказ атаковать без достаточной артиллерийской поддержки. Понимание того, что артиллерия и пехота должны координировать свои усилия, приходило постепенно.

К концу 1915 года британские артиллеристы научились вести огонь с закрытых позиций, начали использовать воздушную разведку. На фронт стало поступать все больше тяжелых орудий (особенно гаубиц и крупнокалиберных пушек). Увеличились запасы боеприпасов, что позволяло повысить плотность огня. Артподготовка централизованно контролировалась. Начались первые эксперименты с подвижным огневым валом. Однако эти успехи бледнеют на фоне характерных для наступления на Сомме ошибок. Генералы Антанты решили, что, раз артиллерия уничтожает оборонительные сооружения противника, обстрелы должны продолжаться долго. Сэр Джон Френч говорил: “При достаточном количестве зарядов можно пробить проход во вражеском рубеже”{1607}. Или, говоря словами Петена: “Теперь позицию захватывает артиллерия, а пехота ее потом занимает”. Недостаточную точность должна была компенсировать мощность боеприпасов. При этом решение Хейга обстреливать не только первую, но и вторую линию германской обороны фактически снижало эффективность обстрела вдвое. Хуже того, боеприпасы были некачественными (до 30 % из них не взрывались), а четверть орудий износилась от чересчур интенсивного использования. Фугасных снарядов по-прежнему не хватало, зато хватало технических накладок: сострел орудий осуществлялся на глазок, топографические карты были неточными, трудности со связью осложняли ведение огня по наблюдаемой цели, а контрбатарейная работа давала слабый эффект. Вдобавок британская система организации огня была слишком негибкой{1608}. В результате артобстрелы 1916 года не только не достигали своих разрушительных целей (Хейг недооценил германские укрепления), но и препятствовали продвижению пехоты. То же самое происходило при Аррасе в апреле 1917 года. Хотя с разрушением обороны там дело обстояло намного лучше и первоначальные успехи были намного больше, земля была так изрыта снарядами, что не получилось быстро подтянуть орудия вперед и немцы успели заткнуть брешь. Англичане так и не осознали, что время артобстрелов полезно было бы сократить, чтобы обеспечить внезапность, и жесткое соблюдение порядка ведения огня в итоге не позволило закрепить достигнутые результаты{1609}. Мессинская битва принесла новые технические улучшения — в частности, успешный подрыв 19 минных галерей под германскими позициями и не менее успешное применение ползучего огненного вала, — но тем не менее британские потери все равно превысили германские на 2 тысячи человек. Короткий массированный артобстрел перед танковой атакой при Камбре стал еще одним шагом в правильном направлении, но, как это часто бывало, англичанам не хватило резервов, чтобы противостоять германской контратаке.