Шрифт:
Грузовик разлетается на мелкие куски.
Я готова кинуться на глупого Вовку и его злюку-мать с кулаками, но на шум выскакивает бабушка и поспешно заталкивает меня в комнату.
Я слышу, как из коридора доносится Вовкин басовитый рев и вопли его матери:
– Психованная! Платить теперь будете!
Цветы растут сами
Когда тетя Дуся умерла, соседи позвонили деду и сухо велели прийти за вещами.
Обычный телефонный звонок – ничего особенного, но я упрямо продолжала верить в таинственные колокольчики «оттуда». Даже потом, через много лет, когда умирал кто-то близкий, я всегда узнавала этот звонок. Тревожный, резкий, беспощадный – не звонок, а набат. От него обрывалось сердце, и уходила в пятки душа. Хотелось спрятаться, убежать, заткнуть уши – нет, только не это! Не сегодня! Не сейчас!
Но бежать было некуда – телефон звонил и звонил. Я снимала трубку, и в который раз выслушивала то, что и так уже знала: «Ваша мама, отец, сестра…».
…На могиле тети Дуси поставили простой деревянный крест. Об этом просила сама покойная перед смертью. Еще просила не сажать цветов, сказала: все, что нужно, придет ко мне само. И верно – рябина, вишневые деревца и цветы росли на могиле сами – да так аккуратно, словно кто-то специально их посадил, ухаживал, поливал из лейки.
А сколько было дикой клубники – целые россыпи!
Со временем обида на тетю Дусю прошла. Вернее, одно мое «я» понимало, что дуться на старушку не стоит, но другое нет-нет да и царапнет острым коготком: а помнишь?…
Кольцо
Однажды, когда мне было уже лет семнадцать, мы с бабушкой и сестрами пришли на кладбище. Была Троица. Светило солнце, но ледяной ветер пронизывал насквозь.
Бабушка серпом срезала прошлогоднюю траву на могиле тети Дуси. Таня и Света сидели на облупленной скамье и уплетали пироги с грибами, запивая чаем из термоса.
Неожиданно в траве у вишневого деревца что-то блеснуло. Колечко!
Я быстро нагнулась и сунула его в карман. Отойдя в сторонку, разглядела находку получше. Это был перстень легкого желтого металла. Чьей-то умелой рукой на нем был выгравирован женский профиль: гордо вздернутый подбородок, густые волосы, туго стянутые узлом на затылке, крючковатый нос…Тетя Дуся!
Мы бывали на могиле тети Дуси не раз, и я могла поклясться: кольца здесь раньше не было. Откуда оно взялось? Ведь у старухи кроме нас никого – ни родни, ни подруг.
Забрать кольцо себе? Может, это такой запоздалый подарок от тети Дуси? Вдруг ее душа осознала, что была несправедлива ко мне и теперь таким образом просит у меня прощения. А если нет? Что, если кольцо – заговоренное и подброшено сюда с единственной целью – навредить «басурманке»? Зачем, мол, ходишь ко мне, не ходи.
Вот и бабушка говорила, что нельзя ничего брать с кладбища…
Я осторожно опустила колечко в траву. Там, под вишней оно лежит до сих пор.
И я до сих пор не знаю, правильно ли я тогда поступила…
Глава вторая
Гадкий утенок
Басурманка. В детстве я не очень-то понимала значение этого слова, но оно мне казалось ужасно обидным. Обиднее было услышать в свой адрес разве что презрительное: «татарка!» Так меня дразнили ребята во дворе.
В шесть лет родители впервые отправили меня в пионерский лагерь.
В нашем отряде я оказалась самой маленькой, и первое, что услышала, войдя в автобус:
– О, черножопых нам только не хватало! – мальчишки в красных галстуках враждебно пнули мой чемоданчик и загородили проход: «Негритосы поедут стоя!»
После вмешательства вожатых, местечко для меня все же нашлось, но всю дорогу до лагеря мальчишки обзывались и отвешивали мне подзатыльники.
Другие ребята молча отводили глаза, делая вид, что их это не касается.
Шел 1984 год. Чернявые дети, вроде меня, были тогда в диковинку. Рыжих в лагере – сколько угодно, русых, темненьких – всяких. Я же на их фоне гадкий утенок, изгой.
Меня не принимали в игры, прогоняли со спортивных площадок, кричали: «Черномазым здесь не место!» Про тычки и затрещины уж молчу. К концу смены я почти забыла свое имя. Иначе как «негрой», «черной» меня никто в лагере не называл.
Увы, на все просьбы забрать меня домой, мама уговаривала «потерпеть», а папа советовал давать обидчикам сдачи, мол, неужели моя дочь не способна постоять за себя?
Драться, к сожалению, я не умела, оставалось терпеть.
Однажды парни раздобыли где-то черную краску. Окуная в банку ладони и стараясь смазать меня по лицу, они хохотали: «Фу, от этой негры даже руки пачкаются!»
Было обидно до слез. А еще непонятно, почему пионеры, поющие у костра песни о дружбе народов, в жизни ведут себя не по-товарищески, а по-свински.