Шрифт:
Открыла дверь, вошла. И снова бездна стала втягивать в себя. Но память о высшем удерживала — удерживала на краю бездны.
Все-таки Алла позвонила Ксюше: приезжай срочно. Отошла от телефона. И внезапно обнаружила себя перед тем самым зеркалом, где возникли видения. Она не вздрогнула, но вместо этого стала танцевать — перед зеркалом, в котором когда-то, совсем недавно, виделись отражения скрытых от мира чудовищ. Аллин танец был полубезумным — но только он и отражался в зеркале. Алла танцевала и посматривала в зеркало: «Где же мой Стасик? Где он? Почему, любимый, ты не танцуешь со мной? Ответь, появись! Появись, ты ведь и мертвый и живой одновременно!»
Но никто, кроме нее самой, не отражался в зеркале.
«Ты хочешь опять сказать мне „До свиданья, друг мой, до свиданья“? Но после этого следует смерть. А ты как-то перешагнул через это? Или мне все это снится, какой поучительный сон тем не менее… Ты меня предупреждаешь, что счастья в любви нет?»
Когда Ксюша, приехав на подвернувшейся машине, вошла (у нее был ключ от квартиры), она остолбенела, увидев танцующую саму с собой Аллу. Она подумала на мгновенье, что сестра сошла с ума, а значит, скоро и ее черед.
Но Алле было не до сумасшествия. Точно, ясно и даже холодно она рассказала Ксюше все. В том числе и о том, что это только эпизод в неописуемом ином кошмаре, который ее гость так и не раскрыл.
Ксюша не отрывала глаз от Аллы. И когда она кончила, их охватил пришедший из глубины и тьмы абсолютный ужас.
Глава 15
Степанушка лежал под деревом. Ветви этого дерева казались ему сошедшими с ума. Впрочем, он не представлял, какой ум может быть у деревьев и как с него можно сойти.
Он стал раздумывать об этом. Ему вдруг почудилось, что ума там нет, но душа, по-своему беспокойная, есть.
Думал он и о том, что хотя у него самого ум есть, но он ему только мешает.
Смутно поразмышлял он и о том, что смерти уже не существует.
И тогда в душе его возникла любовь к муравьям. Они ползли по его телу, но он не чувствовал их телесно.
«Хорошо бы увидеть себя, какой я есть», — лениво решил Степанушка, хотя в общем его устраивало в себе все — и сны, и видения, но особенно собственное сознание, которое он чувствовал почти физически, как свое тело.
«Не надо думать о том, кто я, надо просто им быть», — рассуждал он, нелепо разглядывая облачка в небе.
И благодушно пошел вперед к автобусной остановке. Ведь предстояло свидание с Данилой Юрьевичем (теперь он знал его по отчеству).
В автобусе ему пришло в голову заглянуть в глазки пассажиров, родных, в сущности. Но все упорно отшатывались от его взгляда, хотя в нем было одно благоразумие. Только одна зубастая девочка лет тринадцати показала ему язык, сказав, что он все равно ничего не узнает. Не такая, мол, она, чтобы ее знать.
Но Степан и не хотел никого знать, он просто хотел их всех полюбить, но особой, тяжкой любовью. Увидев, что они не могут любить тяжко, Степан хохотнул, и ему стало жалко всех.
«Как бы этот автобус не провалился куда-нибудь, — прошептал он в себе.
— Все тут сладкие какие-то, особенно жены, хочу, чтобы все они жили».
Автобус и правда кривило.
На верной остановке Степан сошел. Огляделся. Да, вон он, Данила, машет ему рукой.
Степан с радостью бросился к нему.
Данила на этот раз выглядел далеко не мрачным, но еще более загадочным, чем когда сидели у Парфена.
— Хочешь курицу? — спросил Данила.
— Какую?
— Да вон у ларька дают. Недорого. Там и стулья есть. Подумаем.
— Это хорошо. Когда я ем, я люблю думать — для контрасту, для противоречия…
— Ха-ха! — засмеялся Данила и похлопал Степана по плечу.
Когда наконец сели, Степан всмотрелся в Данилу. И увидел сквозь черные черты необыкновенный свет. Не разума свет, а другой, совсем забытый людьми.
— Ох, — сказал Степан, — а книжка-то у тебя какая, про что?
Данила книжку какую-то положил на столик.
— Совсем древняя, Степан, манускрипт это. Прочесть его мало кто может.
— Ну-ну.
Степан оглядел пространство. Оно показалось ему нечуждым. Не было в нем суеты. Около ларька всего три человека, погруженные в себя. Внутри ларька никого не было видно.
— И не надо, чтобы их видели, — проговорил Степан вслух.
Данила согласился.
— Тот, кто увидел мать свою, — тот уже земной. Тот же, кто не видит мать свою, — тот от другого мира, — прошептал Данила, глядя вдаль.