Доронин закончил свой анализ и зашевелился в кресле.

– Саня, как путевая у нас?

– Девятьсот! Отозвался штурман. – Попутный дует. Когда жрать-то будем? Сил нет от нашего общепита.

– Скоро, – пообещал Эдуард. – Умереть не успеешь. Пашка, – толкнул локтем механика, – давай делом займёмся, пока девчонки кушать не принесли.

Заняться делом на эшелоне означало заняться… писаниной, которой много у всех, кроме Васина. Он, как командир, этим не занимался, а только подписывал то, что ему услужливо подсовывали члены экипажа. Больше всего бумаг было у второго пилота, и их иногда называли бухгалтерами. Они считали количество керосина и багаж, количество почты и груза, количество пассажиров и ручной клади. Потом считали окончательный взлётный вес самолёта. Потом всё это заносили в полётное задание, напоминающее портянку средних размеров или учетный лист трудодней колхозного бухгалтера. Сюда же вносилось количество налётанных за рейс километров, время взлётов и посадок в каждом аэропорту, время наработки двигателей на земле и в воздухе и многое другое. Заносилось также полётное и общее время работы экипажа. Дневное и ночное. Всё отдельно. Всё это надо считать. У механика была своя писанина, у штурмана – своя. Чем больше посадок за рейс – тем больше и писанины.

После завершения рейса все эти бумаги, подписанные командиром (как правило, за него расписывались, чтобы не создавать лишней суеты в кабине), сдавались второму пилоту. Он скреплял их и сдавал в определённое место вместе с полётным заданием. Иногда, не успев оформить все бумаги в полете, они «долётывали» уже в штурманской. И этим вызывали ехидные насмешки коллег. Набиралась увесистая пачка из 30 и более бумажек. К тому же в последнее время к заданию по указанию командиров стали прикреплять свои документы и проводники на бортовое питание. А это ещё 20 бумаг. Не прикреплялось к заданию разве что количество используемой пассажирами туалетной бумаги. Её-то и предлагал прикреплять к заданию Пашка в качестве рационализаторского предложения.

И не дай бог, если во всей этой макулатуре, пилот совершал ошибку. Или какую-то бумажку терял. Будут склонять на разборах эскадрильи и лётного отряда, занесут в месячные и квартальные отчёты. И всюду будут упоминать фамилию командира.

В дверь постучали, и Пашка открыл защёлку.

– Мальчики, кушать готовы? Принимайте!

– Всегда готовы, кормилица наша.

– Я волком бы выгрыз… – вздохнул Доронин, откладывая бумаги.

– Я тоже, – согласился механик. – Что там у нас? Опять курица?

– Я не жратву имею в виду, а бюрократические бумаги.

– Правильно, – поддакнул штурман, принимая поднос с ужином. – Это только бюрократам непонятно, что если ветер северный, то дует он на юг. Так нет же, это написать надо, так не верят. Люся, а вместо чая кофе можно?

– Кому ещё вместо чая кофе?

– Всем давай. И покрепче, – распорядился Васин.

– Поняла, товарищ командир, – крутнулась в проходе кабины девушка, задержав на секунду взгляд на Доронине.

От Васина не укрылся этот взгляд, как и то, какими глазами смотрел на девушку бортмеханик.

– Нравится? – спросил Пашку, кивнув на дверь, где скрылась их кормилица.

– Кто? Эта?

– Эта, эта.

– Гм, мне все нравятся. А тебе, Эдик?

– Мне – тоже.

– Какой любвеобильный у меня экипаж. Жениться вам надо, друзья мои.

– Спасибо за совет, командир, – ответил Доронин, вгрызаясь в курицу. – Лично я один раз уже пробовал.

– Вот, вот, у него опыт, – поддакнул Устюжанин, – а я предпочитаю учиться на чужих ошибках.

– Ты где живёшь-то после развода? – спросил Васин, запивая соком никак не желавшую проваливаться в желудок курицу. Он знал, где обитает его стажёр, а спросил так, чтобы тот разговорился.

– А всё там же, – махнул Эдуард рукой с зажатой в ней вилкой в сторону форточки. Герард и Пашка проследили за его рукой.

– Понятно объяснил. Где это, там?

– Снимаю конуру у одной любвеобильной старушки.

– Любвеобильной, говоришь? Хм, – Васин почесал вилкой губу. – Годочков-то сколько старушке?

Доронин удивлённо посмотрел на командира.

– Да ты что, шеф? Старушке за семьдесят. К богу она любвеобильна.

Снова вошла проводница.

– Ваше кофе, мальчики.

– Спасибо милая, – поблагодарил Васин.

– Больше ничего не нужно?

– Разве что меня поцеловать, – предложил Устюжанин.

– Потерпишь.

Поужинали. Всё та же Люся унесла подносы и ещё несколько раз без видимой причины заходила в кабину. То справлялась о погоде в Краснодаре, то о температуре за бортом. Она обращалась к командиру – этикет есть этикет, но Васин кивал на Доронина. Дескать, командир сейчас он, раз в левом кресле сидит. А тот довольно равнодушно отвечал ей и отворачивался.

– Нравишься ты ей, – сказал Герард стажёру. Тот равнодушно пожал плечами.

– Мы все кому-то нравимся, – философски ответил за Эдуарда механик.

– Саня, сколько ещё лететь осталось?

– Через час двадцать будем на месте. – Погоду не слушали?

– Сейчас послушаем, – ответил Васин и включил КВ-станцию, настроив на региональный канал, который беспрерывно передавал погоду всех южных аэропортов.

Сквозь треск и шорохи эфира просочился женский голос, сообщающий метеоусловия: облачность, видимость, ветер, температура… Доронин с Пашкой закончили писание бумаг и тоже стали вслушиваться.