Пьесы Хвоста в исполнении автора пользовались большим успехом в узких кругах Ленинграда и Москвы. Почитательницей таланта Алеши была уже упоминавшаяся Кари Унксова, талантливая поэтесса, чьи собственные стихи до сих пор малоизвестны и не оценены по достоинству. Кари успешно пробовала возродить традиции петербургского гостеприимства. Обладая более чем скромным достатком, она устраивала в своей квартире, помещавшейся в подвале, большие званые вечера, на которых подавались даже куропатки и множество сортов крепчайших домашних настоек – спирт настаивался не только на чесноке, перце и укропе, но и на перепонках грецких орехов, и на липовых почках. Часа в три ночи, когда гости начинали кемарить, изготовлялся крепчайший «кофе-шах». Хвост и Анри всегда были желанными гостями на таких вечерах, начинавшихся после филармонических концертов и заканчивавшихся ранним, а то и поздним утром. Помню, как Хвост читал у Кари пьесы «Первый гриб» и «Запасной выход». Другим поклонником драматургии и стихов Хвоста, в особенности относящихся к «школе Верпы», был театральный режиссер из Латвии Женя Ратинер. Как-то я застала его у Алеши с восторгом декламирующим хвостовские творения. Еще одним театральным деятелем, увлекавшимся творчеством Хвоста, был Володя Бродянский.

О литературных интересах Хвоста отчасти можно судить по его стихотворению «Поэтическая начинка» (1965), вошедшему в сборник «Десять стихотворений Верпы, посвященных Игорю Холину», вышедший в Париже в 1988 году:

Перечисленные имена были знакомы Хвосту не понаслышке. Отмечу, к примеру, что эпиграф из Радищева предпослан стихотворению «Волохонскому» из сборника «Продолжение», вышедшего в Санкт-Петербурге в 1995 году. К этим именам можно добавить Крылова и Хлебникова, упомянутых в поэме «Слон На» (1977):

Кроме Хлебникова, из поэтов XX века Хвост и Анри ценили Заболоцкого – «Столбцы» и «Торжество земледелия». Я помню, как популярна была в этом кругу «Колыбельная» Заболоцкого, перепечатанная на машинке из старого журнала «Звезда». Рассказывали, что однажды муж Черепахи, Понтила, поспорил со своим тестем, известным профессором, из-за строчки «Колыбельной». Понтила утверждал, что «Джентльмен у людоеда неприличное отгрыз». Хвост интересовался русским фольклором. Как-то раз он купил сборник народных заговоров и заклинаний и по случаю читал оттуда «заговоры против зубной боли». Когда не стало денег, Хвост был вынужден отнести книгу в букинистический магазин. Как только деньги появились, он снова купил ее в том же букинистическом магазине на улице Жуковского – уже дороже.

Хвост был принят во многих домах. Одним из них был дом Старика – переводчика Ивана Алексеевича Лихачева, о котором впоследствии Алеша неоднократно рассказывал в своих интервью. Хвост подарил Старику одну из своих ранних работ, изображающую милиционера-регулировщика на перекрестке двух мощеных улиц в прибалтийском городке. Картина Ивану Алексеевичу понравилась и навсегда поселилась в его комнате. Однажды пьяный Хвост, сидя у Старика, сказал:

– Меня не будет, а вот этот человек останется.

Рисовал Хвост в различных манерах. Одно время увлекался поп-артом. В его комнате висела картина под названием «Бабушка». В раме были размещены различные предметы, относящиеся к рукоделию – кружева и что-то еще. Потом «Бабушки» не стало. Женя Прицкер с одним из своих приятелей перевозили ее из одного дома в другой, и по дороге фрагменты картины разбрасывались и развешивались. Из-за этого Хвост подрался с Прицкером на дне рождения моего мужа.

В 1968 году Хвост переехал в Москву. Я бывала у него в Мерзляковском переулке, где он жил у своей жены Алисы. Дом – точнее, комната в коммунальной квартире – был так же открыт для гостей, как в Ленинграде. Хвост пробовал зарабатывать, ездил в далекие города, например в Салехард, где занимался оформительской работой. По этому поводу Анри Волохонский написал стихотворение, начинающееся строчкой «Алешенька, зачем же в Салехард?». Оформил Хвост и клуб слепых в Москве. Но работу не приняли. Обитатели клуба на специально созванном собрании осудили художника за отклонение от реализма. Опять начались неприятности с милицией и дружинниками, и в конце концов Хвост решил эмигрировать. В 1977 году он поселился в Париже.

Сведения о жизни Хвоста в Париже исправно доходили до обеих столиц. Чаще всего мне рассказывала про Алешу Наташа-Черепаха.

В начале 1980-х годов в Москве, у Лизы Муравьевой, я увидела долгоиграющую пластинку с хвостовскими песнями. Помню, как ее сын Никита, тогда еще школьник, десятки раз подряд слушал песню «…вы же жу-жу-жу в Жуань-жуани…», навеянную работами Льва Гумилева, пытаясь разгадать значение слов, и с тоской говорил:

– Все по-русски, а понять не могу.

Озадачило Никиту и редкое слово «повапленные», относящееся к гробам, из другой песни.

Прошло еще десять лет, и в начале девяностых Алеша появился в Питере. Принимали его «на ура». В газете «Невское время» появилась статья Володи Уфлянда «Второе пришествие Хвоста». В «Смене» и «Часе пик» были опубликованы интервью с «нашим парижанином». В свой первый приезд Хвост выступал, кажется, во всех творческих союзах. Я была на трех его концертах – в Союзе писателей, еще не сгоревшем, Союзе композиторов и ВТО. Залы всюду были переполнены. Старые друзья приходили с детьми и друзьями детей. Если в Союзе писателей прием был доброжелательный, но сдержанный, то в ВТО более эмоциональная публика не скрывала своих восторгов. В конце выступления Хвост спел песню «Мы всех лучше, мы всех краше, всех умнее и скромнее всех…». Все встали, стоя подпевали. Когда Хвост в конце концов ушел со сцены, эта песня еще долго на полную мощность звучала из динамиков. Под нее народ стоял в очереди в раздевалку.