Шрифт:
Вера и Маша Кузминские. 1883
«Девочки ваши, милые друзья Саша и Таня, очень милы — обе, каждая в своем роде, и живут прекрасно, не праздно. Вера переписывает усердно библиотеку, а Маша пишет, шьет, читает, и нынче с ней мы учили, bitte, Машиных учениц и учеников (крестьянских детей из школы, организованной М. Л. Толстой. — В. Р.) и оба, кажется, разохотились — так милы эти дети. По вечерам — чтение вслух, то был Достоевский, то Merimee (Проспер Мериме. — В. Р.), то Руссо, то Пушкин даже (Цыгане), то Лермонтов, и предстоит многое — одно естественно вызывает другое…» (64, 185–186).
138
Кузминская Татьяна Андреевна — сестра жены Л. Н. Толстого; Кузминский Александр Михайлович — ее муж.
«Лев Николаевич очень жалеет, что Герцен недоступен нашей публике и в особенности молодежи: чтение его может только отрезвить и отвратить от революционной деятельности.
— Французам, англичанам или немцам, литературы которых обладают большим числом великих писателей, чем наша литература, легче перенести утрату одного из них. Но у нас кого читать, много ли у нас великих писателей? — говорил Толстой. — Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Герцен, Достоевский, ну… я (без ложной скромности), некоторые прибавляют Тургенева и Гончарова. Ну вот и все. И вот один из них выкинут, не существует для публики — невознаградимая утрата!
Лев Николаевич видел Герцена в Лондоне, и тот произвел на него сильное впечатление. Но политика тогда не занимала его, он увлекался другим.
— На мне были тогда надеты шоры, — говорил Толстой, — и я видел только то, чем увлекался тогда» (ТВ С. Т. I. С. 318).
139
Сын известного математика и ботаника, участник домашнего спектакля по пьесе Толстого «Плоды просвещения», впоследствии профессор кафедры физики Московского университета.
А. В. Цинглер
«Кто-то поднимает вопрос, что именно главное в художественном произведении.
— В художественном произведении, — говорит Лев Николаевич, — должно быть непременно что-нибудь новое, свое. Дело как раз не в том, как писать. Прочтут «Крейцерову сонату»… Ах, вот как нужно писать: ехали в вагоне и разговаривали… Нужно непременно в чем-нибудь пойти дальше других, отколупнуть хоть самый маленький свежий кусочек… И вот почему у Достоевского в «Преступлении и наказании» первая часть прекрасна, а вторая часть уже слабее… Достоевский никогда не умел писать именно потому, что у него всегда было слишком много мыслей, ему слишком много нужно было сказать своего… И все-таки Достоевский — это самое истинное художество. А нельзя, как мой друг Фет, который в шестнадцать лет писал: «Ручеек журчит, луна светит, и она меня любит». Писал, писал, и в шестьдесят лет пишет: «Она меня любит, ручеек журчит, и луна светит» (ТВ С. Т. I. С. 456).
«Жизнь ваша, судя по вашему письму и по тому, как я помню вас, очень хорошая. Не тяготитесь ею, а благодарите за нее Бога. Можно сомневаться о том, полезно или нет чтение рабочему народу, но когда приходят просить почитать и вы даете Достоевского вместо Гуака (лубочная повесть, массовое «чтиво» для народа. — В. Р.), которого бы они читали, нет места сомнению. То-то и хорошо в вашей жизни. Помогай вам Бог.
Книг не знаю, каких вам нужно. Напишите список того, что бы желали иметь, и, может быть, я найду или достану» (65, 50).
А. В. Жиркевич. 1890
«Пользуясь тем, что не все время в Ясной Поляне я был с Толстым и его семьей, я делал наедине карандашом заметки в мою дорожную записную книжку и теперь, вернувшись в Москву, по этим записям и по памяти восстанавливаю мои беседы с Толстым. Вот разговоры с ним об искусстве и литературе.
140
Военный юрист и писатель-беллетрист, состоял в переписке с Толстым с 1887 г.; лично познакомился 19 декабря 1890 г. в Ясной Поляне
Толстой. Во всяком произведении должны быть три условия для того, чтобы оно было полезно людям: а) новизна содержания, б) форма, или, как принято у нас называть, талант, и в) серьезное, горячее отношение автора к предмету произведения. Первое и последнее условия необходимы, а второго может и не быть. Я не признаю таланта, а нахожу, что всякий человек, если он грамотен, при соблюдении двух других указанных мною условий может написать хорошую вещь. Я собирался вам на эту тему писать огромное письмо, но я знал, что оно разрастется в целую статью, и очень рад, что могу теперь переговорить с вами лично. Для примера я укажу на известных наших писателей. Достоевский — богатое содержание, серьезное отношение к делу и дурная форма. Тургенев — прекрасная форма, никакого дельного содержания и несерьезное отношение к делу. Некрасов — красивая форма, фальшивое содержание, несерьезное отношение к предмету и т. д.» (ТВ С. Т. I. С. 474).
Л. П. Никифоров
«Очень, очень был рад получить ваше доброе письмо, дорогой Лев Павлович. Я последнее время не избалован выражениями ласки и любви и потому особенно ценю их, тем более от людей, которыми дорожишь. […]
Как вы мне не сказали о книжке о Достоевском — это очень интересует меня; и я уверен, книжка будет прекрасная (Никифоров составлял книжку: «Ф. М. Достоевский. Задачи русского народа».) Хоть одно его изречение о том, что всякое дело добра, как волна, всколыхивает всё море и отражается на том берегу («Из бесед и поучении старца Зосимы»; «Братья Карамазовы», часть вторая, книга шестая, гл. III. — В. Р.)