Она помолчала; в беловатом сумеречном свете она едва различала очертания фигуры. Она видела только бледное лицо, выделявшееся на черно-синем небе и окруженное мерцанием разбросанных звезд.

– Ты колдунья!
– вдруг крикнула женщина.
– Ты заколдовала всех мужчин и всех женщин; все они только и хотят удовольствий. Все помешались на любви, и все сходят с ума по твоей любви. Они ничего не делают и с кипящей кровью ждут на дороге и за изгородями, не пройдешь ли ты мимо. Видано ли когда-нибудь что-нибудь подобное - страна, в которой звери спариваются зимой. Вино так черно в этом году и опьяняет, когда только понюхаешь его. И столько плодов, сколько у нас этой осенью - тут дело нечисто. Смотри, какие большие уже стали апельсины, и как они уже пахнут! Это сделали не святые. Никто не призывает их, - тебя призывают они, тебя, заколдовавшую всех их!..

Вдруг крестьянка остановилась, испуганная своими собственными словами. Она смотрела наверх с раскрытым ртом и выкатившимися глазами, охваченная суеверным страхом тех безвестных рыбаков, которые в белой девочке над скалами замка Асси узнавали Морру: ведьму, которая живет в пещерах, носит башмаки из человеческих жил и пожирает человеческие сердца. И перед призраком во мраке, недоступно брезжившим среди хоровода плодов и звезд, женщина с криком упала на колени. Она схватилась за голову, спотыкаясь, поднялась и побежала прочь, крестясь и крича.

II

В гостинице в Капуе ее встретил элегантный и пылкий молодой человек, представившийся ей: Дон Саверио Кукуру.

– Сын моего старого друга, княгини? Почти невероятно. И так молоды? Вам теперь... лет тридцать? Как поживает ваша мама?

– Maman умерла, она слишком любила жизнь. Вы, вероятно, помните, она хотела непременно дожить до ста лет, и ее поступки становились все более сомнительными, это должен признать собственный сын, если он порядочный человек.

– Я знаю, это были дела со страхованием - а также сообщения далматскому посланнику о моих предприятиях. Старая дама становилась очень красной и и сердитой, когда говорила о деньгах, которые ей должен был мир и которые она хотела завоевать. Однажды она толкнула меня клюкой...

– Она становилась все более красной и сердитой, а ее предприятия делались все сомнительнее. В конце концов ее привлекли к суду, но она вовремя умерла от удара.

– Бедная княгиня! А ваши сестры?

– Лилиан - знаменитая артистка.

– А!

– Винон вышла замуж за великого поэта. Что вы хотите, герцогиня, брак по любви... Но вы сами, герцогиня, вы всегда занимали мое воображение, я могу вас уверить, с самого детства. Какой странный и счастливый случай, что я неожиданно встречаю вас в этим глухом углу!

Она вспомнила: "Его мать рассказывала, что он живет на счет женщин, уже тогда. Какой интересный человек должен был выйти из него за это время!" Она была обрадована и произвела на него впечатление недалекой женщины. "Неужели она не знает, - подумал он, - что в Неаполе говорят о ней. А о том, что я по уши в долгу, она могла бы догадаться сама, так же, как и о том, что я сижу в этом кабаке не для удовольствия, а потому, что она должна была проехать мимо. Никогда я не думал, что так легко водить за нос знаменитую герцогиню Асси".

Они пообедали вместе и умчались в увенчанной гирляндами цветов коляске, с полупьяным кучером, который громко покрикивал на лошадь и щелкал бичом. На шее лошади звенели колокольчики и лежала серебряная рука. Мимо прошла старая женщина с воспаленными глазами. "Ничего не значит!" - воскликнул князь, повторяя слова какого-то рискованного рассказа, и повертел роговые брелки на своем жилете. В густом саду у дороги, полном поздних роз, они вышли отдохнуть. Между ползучими растениями стоял пустой цоколь. Герцогиня оглядела своего спутника. У него были ласкающие миндалевидные глаза. Он был очень бел, бритый подбородок бросал голубовато-черную тень на его лицо. Он умел чередовать сладострастные позы с очень мужественными. Звуки его голоса баюкали женщину, слушавшую его; ей казалось, что она покоится на ложе из роз и цветов миндаля.

– Там, наверху, должны были бы стоять вы, - вдруг сказала она.

Он разделся, прежде чем она могла прибавить слово, и вскарабкался наверх. Он стоял в позе юного Вакха, с виноградным листом за ухом, и лицо его тотчас же приняло внимательное только к себе самому и безучастное ко всему остальному выражение. Цоколь был его миром, он был мрамором, нечеловеческим в своем совершенстве. Герцогиня, почти не думая об Этом, провела рукой по его коже. Она была точно согретый, прорезанный жилками камень. Вдруг статуя ожила. Она качнулась к ее плечу и, сделав хорошо рассчитанный прыжок, упала вместе с ней на дерн.

Они рассмеялись и, очень счастливые, поехали дальше в сверкающем полуденном свете. Герцогиня старалась вспомнить, где она видела кого-то, похожего на него. Суеверный и наглый бандит, сквозь потайную дверцу забравшийся в ослепительного мраморного бога, - кто же это?.. А! Пизелли, Орфео Пизелли, возлюбленный Бла!

До самых городских ворот дорога шла меж виноградных садов со стройными лозами. Потом они въехали в город и покатили по его кривым улицам, сквозь толпу оборванцев и красивых девушек, точно по большой, очень грязной клетке, у железных прутьев которой на пестрых птичек охотятся обезьяны. Герцогиня видела это впервые и испытала неожиданное удовольствие.