– Как он может не быть согласен?
– сказала герцогиня.
– Правда, он мог бы легко сдержаться, но он так богат. К чему отказывать в радости себе и другим?

И она ушла танцевать и долго еще смеялась открытыми, влажными губами, поднося лорнет к глазам.

Рущук, позеленев, вытирал лоб своим надушенным платком.

– Не глуп ли я, - бормотал он.
– В моем опасном положении не делают таких глупостей. Но сегодня ночью все теряют рассудок, даже я. С этим ничего не поделаешь. И во всем виновата эта герцогиня!

Он тревожно оглянулся; она кружилась далеко от него.

– Но полмиллиона! Меня следовало бы высечь!..

Он хотел вскочить, но в эту минуту Мелек подняла одну из своих мощных рук, чтобы откинуть волосы со лба, - и Рущук сдался.

– Ну?
– поддразнивая, спросил паша, тяжело ворочая языком.
– Дай мне полмиллиона, и ты тотчас же сможешь делать с моей женой, что хочешь. Но только это, - с пьяным упрямством повторил он.

– Пэ!
– произнес Рущук. Он положил руку на ручки кресла и попытался принять безучастный вид.
– Пришли мне твою жену, чтобы покончить с этим и чтобы я не слышал больше твоей надоедливой фразы. Ведь ты пьян... Нет, нет!
– вдруг крикнул он в страхе, растопырив пальцы.
– Уйди от меня! Если я захочу твою жену, я дам тебе знать. Если я делаю какое-нибудь дело, то делаю. Если я не делаю его, то это мое дело. Иди-ка отсюда!

– Ты позовешь меня обратно, - икая, сказал паша и, пошатываясь, двинулся дальше.
– Ты получишь ее за полмиллиона. В чем я мог бы отказать тебе? Можешь делать с нею, что хочешь. Но только это!

* * *

Рущуку и паше завидовали: они удовлетворяли свои желания, громко выражали их, требовали больших сумм, бранились. Каждому хотелось подражать им. Было сброшено еще несколько цепей. Парочки разгорячились еще больше. Там и сям обменивались колкостями.

Винон Кукуру за лавровым кустом позволила прекрасному маркизу Тронтола поцеловать себя в затылок. Ее сестра Лилиан, проходя мимо, раздвинула ветви и сказала:

– Не стесняйтесь, Феличе, не стоит. То, что вы делаете с этой дамой, не идет в счет.

– Почему?
– невинно спросила Винон.

– Потому, что это делают с ней слишком многие.

– Право, маркиз, я думаю, что она ревнует. Кстати, ведь мы еще не поздоровались. Дай мне руку.

Лилиан выпустила ветви.

– Вы видите, Тронтола. Разве не печально, что сестры даже не здороваются друг с другом? Можно ненавидеть друг друга - я ничего не имею против этого, но здороваться все-таки следовало бы. Впрочем, я не питаю к Лилиан ненависти, ведь она нисколько не выше меня...

Лилиан вдруг очутилась за кустом, возле них.

– Я не выше тебя? Я настолько же выше тебя, насколько чистая совесть выше нечистой...

– Это красиво сказано.

Сестры мерили друг друга взглядами. Лилиан стояла, выпрямившись, в своем металлически сверкающем платье, точно в потоке кинжалов. Винон мягко лежала в своем красном шелку, выставляя покрытую кружевами грудь; лицо ее отливало молочным блеском, точно опал.

– Это настолько же красивее, - заявила Лилиан, - насколько свободная артистическая жизнь красивее тайных пороков.

– О, какие громкие слова!
– мягко сказала Винон.
– И прежде всего не тот стоит выше, кто впадает в гнев... Вы знаете книгу моей сестры, маркиз?

Тронтола попробовал перевести разговор на другую тему.

– Великолепная книга, княжна. Она написана для знатоков. У вас талант делать вещи литературно возможными...

– О, тут дело не в таланте, - вставила Винон.

– Нет, потому что у тебя его нет, - пояснила Лилиан.

– От меня его и не требуют. Талант хорош для того, кто не умеет пробиться, как личность... Ты после своего бегства из Рима написала памфлет на римское общество. В нем есть все, что знают и о чем не говорят: живущие на содержании мужчины, проданные женщины, высокопоставленные шулера, побочные доходы сановников, полиция на службе у частных страстей, прикрытые преступления и противоествественные любовные истории, - вся гамма.

Тронтола заметил тоном знатока:

– Ваша сестра красивым жестам швырнула все это в лицо обществу.

– Возможно. Но согласитесь, что женщина, которая печатает такие вещи, не играет роли сильнейшей. Она мстит. Общество ранило ее, она же не может сделать обществу ничего: ей можно и не верить, так как она ведь мстит... Чего только она не рассказала о Тамбурини; это не помешает ему в один прекрасный день стать епископом Неаполя. Она бессильна; ей не остается ничего другого, как презирать нас. Вы находите это таким достойным удивления?

Тронтола воскликнул в растущем смущении:

– Ваша сестра живет в прекрасном одиночестве!

– В прекрасном одиночестве!
– подтвердила Лилиан. И она опять повторила то, в чем тысячу раз ее уверяла ее гордость:

– Стоя на сцене нагая и залитая светом, я поднимаю ослепительный, победоносный протест против всего лицемерия моей касты, против всей грязи и ненависти к телу.

– И подумать, что другие при этом просто забавляются, - заметила Винон.

– Почему ты отняла у меня Жана Гиньоль?