Спекулируя на наркоугрозе в Алтайском крае, деструктивные секты под видом профилактических мероприятий проводят вербовочные акции в образовательных учреждениях, не имея разрешительных документов от Министерства образования РФ.

Новосибирск, 2003

По мнению Дагаева, от влияния неверующих родственников нужно избавляться. Также следует избавляться и от детей, если они непослушны и «носят в себе злой дух».

Сам Дагаев воспитывает дочь-младшеклассницу. Нашему корреспонденту удалось с ней немного поговорить. Кажется, что девочка отстает в развитии. Учителя комментариев не дали, но родители некоторых одноклассников девочки сообщили, что в школе она появляется редко, ведет себя неадекватно, зачастую агрессивно. Дружит только с детьми из секты.

Официальные лица комментировать деятельность «Сияния» отказались.

Распознавать журналистов я научилась не сразу. Первый был похож на продавца из палатки рядом с домом. Я так и подумала, что это он.

— Вероника? Вероника Дагаева? — спросил он.

Я кивнула, перестала раскачиваться, притормозив ногами. Под качелями поднялась туча пыли. Между пальцами в босоножках заколол песок.

Сколько тебе лет, спросил журналист, и я ответила, что девять.

Дальше он спросил, кем работает мой папа. Вопрос был глупый, о чем я и сказала дяде — конечно же аватаром Великого духа, истинным гласом Высшего разума. Дядя не обиделся и кивнул. В руке он держал черный диктофон, но я тогда не знала, что это. Я подумала, что это портативное радио. На боку диктофона горела красным лампочка.

Дядя сел передо мной на корточки. Взгляд у него был очень добрый, как будто он меня давно знал. Может, он приходил к нам в гости, а я просто забыла?

— Куда обычно папа ездит? — поинтересовался он. — Где обычно он собирается с друзьями?

Иногда в лесу, ответила я, ковыряя мысом сандалии песок. Иногда на речке.

Там, где бывший санаторий, уточнил дядя.

Я пожала плечами, теребя пластырь на тыльной стороне правой ладони. Место, которое я вспомнила — тот сруб в лесу, — не был похож на санаторий, и папа запретил о нем говорить. Папины дела были громкими, как пение и крик. Липкими, остро пахнущими, как запах бензина и пота в машине, как водка, как дым можжевельника, как ручка ножа. Как крыша большого дома в глубине леса. Деревянного, с узорами на балках и покосившимся крыльцом, рядом с которым видно сплетение корней, лежащий мусор, обломки досок, чьи-то кости.

Дядя вытащил из нагрудного кармана фото, на нем была девушка, похожая на Лену — одну из старых папиных послушниц.

— Скажи, ты видела вот эту девушку?

— Да.

Журналист вздрогнул, бросил взгляд на диктофон и красную лампочку, которая горела.

Где ты ее видела?

Она гуляла с остальными, ответила я.

А давно ты ее видела?

Я снова пожала плечами.

Весной, сказала я через какое-то время. После Восьмого марта, мы отмечали в школе.

А кто-нибудь еще гулял с ними? Приходил домой? Может быть, какие-то мужчины?

Журналист вытащил из кармана еще фото, на нем был Китаев, только лет на десять моложе. Я хотела кивнуть, и тут заметила, что к нам через площадку несется мама: халат распахивался от широких шагов, лицо искажено гневом. Она кричала, дядя поднялся с корточек и принялся что-то объяснять, разводя руками. А мама — ну ты ее видел же, мухи не обидит, — хлестнула его ремнем. Я серьезно. Кожаным отцовским ремнем. Журналист стал угрожать, что обо всем расскажет в милиции. Мама ответила, что пусть рассказывает и заодно передает привет Александру Яковлевичу. А вечером кто-нибудь из «Сияния» зайдет к нему домой, родных проведать. После этого журналист спорить не пытался и сбежал. А я с тех пор одна на качелях не качалась.

Журналист явно был не из Староалтайска: местные к нам не приставали. Они как будто нас не замечали. То, что «Сиянием» стали интересоваться за пределами области, отца воодушевило, а многих напугало. «Нужно быть осторожнее», — слышала я однажды, когда отец и старшие наставники выпивали на кухне. Голос принадлежал Китаеву. А может, то был Широков. «Лишнее внимание нам ни к чему».

Да мы все время привлекаем внимание, так ответил отец. Объявления в газете — это что? Я несу свет и знание, мои ученики сияют, а тех, кто сияет, никто не смеет трогать. Никто на свете.

Меня за разговор с журналистом не наказали. Никто не смел поднимать на меня руку, даже мама. В тот день она просто посмотрела на меня, как будто я точный надежный инструмент, который вдруг сломался. Долго говорила с духами на кухне, просила защитить меня. Мама всегда так делала, когда думала, что ее никто не слышит и не видит.

Как-то раз я заглянула во время молитвы на кухню. На табуретках рядом с мамой сидели две бабушки, плотные, невысокие, в халатах и цветных платках. Они поглаживали маму по спине серыми пальцами. Одна обернулась ко мне. Ее глазницы были пустыми и сухими, как лесные дупла. После этого я никогда не заходила к маме, когда та говорила с духами. Запиралась в маленькой комнате, и проезжающие под окном машины рычали, как огромные псы с желтыми глазами.