– Спасибо, Фауст, – прошептала она, сражаясь с конвульсивными содраганиями собственного тела. – У меня просто нет слов. Спасибо большое. Она прекрасна.

Как и всегда, ее прикосновение его обожгло. Горячей лавиной прокатилось от головы к низу живота, так что руки до самых пальцев пошли мурашками. Когда Кира справилась со своим эмоциональным порывом и стыдливо отстранилась, Фауст недобро сверлил ее глазами из верхнего угла салона, в который забился, подняв зачем-то вверх обе лапы. Вряд ли это движение ознаменовало его капитуляцию.

– Никогда так больше не делай, поняла? – жестко сказал он. Девушка съежилась и кивнула. – У меня рефлексы не светские, кошка. Я тебе только что чуть челюсть не сломал. Потому что в последний раз, когда ты ко мне вот так рванулась, я сам чуть не остался без руки.

Он тряхнул в воздухе конечностью, напоминая Кире все ее недавние прегрешения.

– Ты поняла меня? – не унимался он. – Это серьезное нарушение субординации и моих личных границ.

Кошка вытянулась по струнке в кресле и глядя в пол быстро кивала. Челка опала на лицо, закрывая его как бело-серебристая ширма.

– Я поняла, Фауст. Извини.

Пес, успокаиваясь, тоже кивнул и постарался сфокусироваться на предстоящей дороге. Выводя из гаража длинный спокойный автомобиль, он через окно цапнул со стойки один из рекламных журналов с картой, рассказывающих о достопримечательностях городка.

На ланч они встали на полупустой, залитой полуденным солнцем автостоянке. Кира перебралась в кузов катафалка, который про себя стала называть комнатой, и углубилась в Справочник, перебирая все доступные инструкции и материалы про живые сундуки и правила их использования. Пес принес в бумажных пакетах еду из местной кулинарии, к слову, весьма приличную, и сел за руль, жуя бутерброд и также заняв глаза и мысли изучением карты в журнале. На кошку он снова не смотрел. И похоже, вновь включил игнорирование. Затем прямо из приборной панели вынул неприметную телефонную трубку с проводом-пружинкой, выполненную из такого же цвета древесного капа, что и сама панель. Набрал номер и, не представляясь, строго спросил, свободен ли объект семьдесят шесть по Сороковой улице. Выслушав ответ, также сухо сказал, что резервирует объект и будет на месте после семнадцати ноль-ноль. Завел автомобиль. Хотел было уже тронуться, но все же передумал и повернулся к Кире, чтобы поделиться с нею планом действий.

Кошка сидела на диване, сложив ноги по-турецки и была полностью поглощена своим подарком. Она что-то вычитывала в Справочнике и тут же пробовала на крабике новую комбинацию поглаживаний. Зверек тихо и с удовольствием посвистывал, покряхтывал и похрюкивал, словно барсук, проглотивший свистульку. Пакет с едой так и стоял нетронутым на выдвинутом столике рядом с кошкой.

– Кир? – ноль реакции. – Кира!

– А? – кошка встрепенулась, словно вынырнула из-под воды. Глаза огромные, и широкие круглые зрачки почти на всю радужку. В груди у пса привычно закололо. – О, еда! Точно!

Кошка сфокусировалась на пакете. Аккуратно хлопнула крабика по задней стенке панциря и тот с тихим свистом опустился на пол, поджал под себя все ноги, превратившись в ровный аккуратный кирпичик, и затих. Девушка гуттаперчево перетекла на переднее сиденье, зашуршала пакетом, достала из него пачку с молоком и тут же его высосала, аккуратно проколов верхнюю грань острыми клычками. Затем жадно впилась в бутерброд с вяленым мясом и козьим сыром.

– Феноменальная штука, Фауст! – пробубнила она с набитым ртом, указывая пальцем себе за спину. – Спасибо еще раз.

– Феноменально то, как ты все время говоришь во время еды, – буркнул Судья, пряча смущение.

– Что ты решил, – проигнорировала она его слова, и кивком указала на карту. – Сначала на кладбища съездим?

Пес обратился к делу и завел двигатель. Может быть, люднейские автомобили в массе своей и были просто жестянками, наподобие той, которую им выдали на въезде в зону. Но утробный глубокий рык мотора конкретно этой машины не оставлял никаких сомнений в том, что она если не живая, то некоторое подобие жизни в ней точно теплится.

– Да. Сначала проверим не лежит ли в земле что-нибудь очевидное.

Кладбищ в городе было три. Кажущийся заброшенным погост на самой окраине не вызвал подозрений. Пес пробежал его насквозь, даже ни разу не притормозив нигде, поводя изредко длинным носом, да бегло оглядывая нодгробья черными, бликующими на свету галазами. Ничего странного он там не учуял, и они пошли в церковь.

Старинный сруб ортодоксальной церковки покосился, почернел от времени и влаги и в целом был под стать своему кладбищу. Внутри было всего два человека – тетка со скорбным лицом в белой косынке торговала свечами за прилавком, да еще женщина неопределенного возраста в глухой темной одежде молилась у распятья. Тетка от зверей шарахнулась в сторону, в ужасе закрыв лицо руками. Женщина у иконы не обратила на них никакого внимания. Продолжая остервенело вымаливать ни то прощения, ни то помощи. Пес на нее только взглянул и тихо, чтобы не потревожить прихожанку, спросил продавщицу свечей, где Батюшка. Та, словно немая, указала пальцем на неприметную тугую дверку в углу сеней. Пес поблагодарил и без стука вошел в каморку священника.

Батюшка был пьян. В темной комнатке дурно пахло, на столе стояла бутыль с бледным самогоном, а в ногах табурета несколько бутылок из-под кагора. Священник сидел за столом, подперев толстую, поросшую черной бородой, щеку кулаком и размышлял, видимо, о тяжести бытия. Он даже не изменился в лице, когда пес открыл дверь. Только сфокусировал на нем мутный взгляд и с умным видом старался держать равновесие. Пес смотрел на священника, священник на пса.

– Изыди… – буркнул Батюшка.

– Блядь, – ругнулся пес.