Бродяга явно упивался собственным красноречием, и Елена не выдержала:

– Хорош трепаться! В чём твоя фундаментальная правда? Смысл будет, или только ворох упаковки?

– Смысл? Получай самый основной смысл: у меня есть, что воткнуть, у тебя – куда воткнуть, в этом истина и суть! Кстати, рифма – бесплатно, это подарок фирмы клиентам с затруднённым запоминанием элементарных вещей… Вот она, родимая! Это и есть вся правда жизни, а всё остальное – придуманная шелуха, макияж и косметика, завихрения сюжета! Я – драматург, моя специальность – пикантные приправы к этой незамысловатой правде жизни! Но настоящая приправа должна подчёркивать вкус основного блюда, а не перебивать его. Чтобы процесс втыкания не выглядел простым механическим действием, которым он, собственно, и является, чтобы он предварялся и сопровождался трепетным замиранием сердца, душевным восторгом, блеском влюблённых глаз и прочей романтичной хреновиной…

Эти его липкие слова обволакивали и волновали Елену, влекли в какую-то запретную даль. Они всколыхнули, устоявшийся было, осадок души и пьянили своей непривычной свежестью. И, чтобы окончательно не впасть в заворожённое состояние, Елена собрала остатки скепсиса, окинула Метастигея насмешливым и оценивающим взглядом, и вымолвила из последних здравых сил:

– Драматург, значит… Знатный трахарь (celeber fututor), говоришь… А ты знаешь, мы почти коллеги! Я тоже когда-то творчески занималась развратом, моё сценическое имя было Селена, а вот амплуа были самые различные. И один из моих любимых образов – Аранея, хищная и безжалостная паучиха, для которой самцы – расходной материал на одну ночь. И видишь, представляется случай проверить, насколько обоснованы твои потуги выглядеть половым гигантом. Только сценарий на этот раз буду писать я!..

– Позвольте меня увести, ваше сиятельное высочество. И накормить после длинной дороги, – попросил Метастигей с деланым почтением. – А то я ещё не придумал, чем всё это закончится.

Аугуста сделала знак конвою, и зал с облегчением опустел.

– Приведите его к концу дня, – распорядилась Елена. – К девятому часу! Только помойте как следует!

– Ты хочешь ему отдаться?! – с брезгливым испугом спросил судья Филастер.

– Да! – ответила Елена и победоносно посмотрела на Камилла, а потом перевела свой жгучий взор на судью. – А у тебя есть более непорочный способ выведать его тайны? По меньшей мере, я его осмотрю основательно, а если повезёт, заражусь могуществом венерическим путём. Нет, если хочешь, можешь ты ему отдаться, я уступаю.

В интерьере зала повисло тягостное молчание. Такое тягостное, что нарушить его смогла только хозяйка ситуации.

– Чего замолкли? – спросила Елена, а потом рассердилась: – Почему вы вообще считаете, что соитие унижает женщину?! Филастер, ты же поборник женского равноправия! Как можно быть такими патриархальными и отсталыми! «Отдаться» – слово-то какое… Я буду брать! Я буду доминировать! Я всегда доминирую!

Во время этого взрыва она почему-то испытующе смотрела на Камилла. Однако тот остался невозмутимым, как мильный столб на обочине Америнского тракта.

Она получила вызов – дерзкий и наглый. Надо сбить спесь с хама.

Девятый час – по-нашему это примерно три часа дня. Из своего богатого опыта она знала, что это час мужского позора. Внешне неприметный для окружающих и неощутимый для самцов. Они всё также бросаются в атаку, не подозревая, что возможности их пребывают на минимуме в этот час суток, когда усталое солнце еле ковыляет по седьмому дому.

Сидя в ванне, Елена испытывала смутную тревогу. Она старательно втирала в кожу баккариолу, душистое масло из растений каких-то жарких стран и понимала, что что-то важное должно произойти совсем скоро.

Она оделась, причесалась и позвонила в колокольчик, в результате чего привели Метастигея, чистого до неприличия, одетого в белый хитон. Он стоял с обыденным видом и рассматривал роскошный интерьер спальни.

Елена оценивающе посмотрела на жертву.

«Этой ночью я порву тебя, хам!», говорил её взгляд.

Конец ознакомительного фрагмента.