Компания Rheinische Zeitung недостатка в деньгах не испытывала и начала свою деятельность с уставным капиталом более 30 000 талеров. Однако им не повезло с выбором редакторов. Мозес Гесс играл ведущую роль в основании газеты и, следовательно, должен был стать ее редактором; но финансовые спонсоры не хотели видеть в редакционном кресле революционера. Их главной целью была кампания за меры, способствующие развитию промышленности и торговли, такие как расширение таможенных союзов, ускоренное строительство железных дорог и снижение почтовых сборов. Поэтому акционеры предложили место редактора сначала экономисту-протекционисту Фридриху Листу, а затем (когда он был вынужден отказаться по состоянию здоровья) Хёффкену, редактору Augsburger Allgemeine Zeitung [29] и последователю Листа. Смирив гордыню, Гесс согласился на должность помощника редактора с особым вниманием к Франции. Ренар, Оппенгейм и Юнг были назначены директорами. Поскольку Оппенгейм и особенно Юнг были обращены Гессом в младогегельянский радикализм, между ними и Хёффкеном вскоре возникли трения. Он отказался принимать статьи от берлинских младогегельянцев и был вынужден уйти в отставку (18 января 1842 года), заявив, что он «не является адептом неогегельянства» [149].

На место Хёффкена пришел Рутенберг, шурин Бруно Бауэра. Его поддержал Маркс, который принимал участие в организации газеты с сентября предыдущего года. Новое назначение настолько обеспокоило власти в отношении тенденций газеты, что центральное правительство предложило закрыть ее; но президент Рейнской провинции, опасаясь, что это вызовет народные волнения, лишь пообещал более тщательный надзор.

С самого начала Маркс пользовался авторитетом в Кёльнском кружке. Юнг сказал о нем: «Настоящий дьявол и революционер, д-р Маркс при этом – один из самых проницательных умов, которые я встречал» [150]. А Мозес Гесс, человек пылкого энтузиазма, представил его своему другу Ауэрбаху следующим образом: «Вам будет приятно познакомиться с человеком, который теперь – один из наших друзей, хотя живет он в Бонне, где скоро будет читать лекции. Он произвел на меня большое впечатление; короче говоря, приготовьтесь познакомиться с величайшим – возможно, единственным подлинным – философом из ныне живущих, который вскоре <…> привлечет внимание всей Германии <…> Д-р Маркс <…> придаст средневековой религии и политике изящество. Он сочетает в себе глубочайшую философскую серьезность с самым язвительным остроумием. Представьте себе Руссо, Вольтера, Гольбаха, Лессинга, Гейне и Гегеля, слитых в одном человеке – я говорю слитых, а не сопоставленных, – и вы получите д-ра Маркса» [151].

В январе Бауэр уже спрашивал Маркса, почему он не пишет для Rheinische Zeitung; а в марте, под давлением Юнга, он начал переносить основное внимание с журнала Руге на эту газету [152]. Одним из первых материалов, хотя он и не был опубликован до августа, была критика «Исторической школы права». Написанная в апреле 1842 года, эта статья была вызвана назначением министром юстиции Карла фон Савиньи, который должен был внедрить в правовую систему романтические и реакционные идеи нового короля. Таким образом, она была косвенной атакой на институты прусского «христианского государства». Историческая школа права только что опубликовала манифест в честь своего основателя Густава Гуго, который считал, что историческое существование является главным оправданием любого закона. Главная мысль Маркса заключалась в том, что эта позиция вынуждала Гуго принять абсолютный скептицизм, который лишал его какого-либо критерия суждения. Против этой позиции Маркс использовал рационализм в духе Спинозы и Канта, которые отказывались отождествлять позитивное с рациональным: «Гуго оскверняет все, что свято для человека законного, морального, политического. Он разбивает священное, чтобы потом почитать его как историческую реликвию; он попирает его перед глазами разума, чтобы потом почитать его перед глазами истории; в то же время он стремится почитать и исторические глаза» [153]. Короче говоря, у исторической школы права был только один принцип – «закон произвола власти» [154].

Одновременно с написанием нападок на Гуго Маркс решил посвятить серию статей дебатам Рейнского парламента, чья длительная сессия прошла в Дюссельдорфе в середине 1841 года. Первоначально он предложил цикл из пяти статей о дебатах, первой из которых должна была стать статья, написанная в начале апреля и озаглавленная «Спор о свободе печати и об издании парламентских материалов»: остальные четыре должны были касаться Кёльнского дела, законов о краже леса, о браконьерстве и «вопроса раздела земли» [155]. Но опубликованы были только статьи о свободе печати и краже леса. В парламентских дебатах о свободе печати Маркс обнаружил, что «характерное мировоззрение каждого класса нигде не было выражено так ясно, как в этих спорах». Выступающие не считали свободу естественным даром для всех разумных людей; для них она была «индивидуальной характеристикой определенных лиц и классов» [156]. При таком отношении невозможно было разработать какие-либо законы, регулирующие деятельность прессы. Маркс продолжил критику феодального романтизма прусского режима и развил идеи об уклонении и проекции, которые позже превратились в полноценную теорию идеологии:

Таким образом, мы обнаружим, что он противопоставляет мистическую/религиозную теорию своего воображения практическим требованиям <…> и что тому, что разумно с человеческой точки зрения, он противопоставляет сверхчеловеческие священные сущности» [157].

В завершение Маркс рассказал о том, какую роль должны играть законы в государстве: «Закон прессы есть истинный закон, ибо он есть положительное существование свободы. Он рассматривает свободу как нормальное состояние прессы…» [158] Далее Маркс сделал выводы о природе закона в целом: «Законы суть не правила, подавляющие свободу, в той же мере, в какой закон тяжести – это закон, подавляющий движение <…> Законы – это скорее свет положительный, общие нормы, в которых свобода получила безличное, теоретическое существование, независимое от любого случайного индивида. Его свод законов – это народная библия свободы» [159]. В этом случае говорить о превентивных законах было бессмыслицей, поскольку истинные законы не могли предотвратить деятельность человека, а были «внутренними, жизненными законами человеческой деятельности, сознательным зеркалом человеческой жизни» [160]. Эта статья, первая из когда-либо опубликованных Марксом, была с энтузиазмом встречена его друзьями: Юнг писал ему, что «твоя статья о свободе печати превосходна» [161], Руге высказался в том же духе: «Твой комментарий в газете о свободе печати просто великолепен. Это, безусловно, лучшее, что было написано на эту тему» [162].

Маркс тем более стремился зарабатывать на жизнь журналистикой, что в конце июня 1842 года окончательно поссорился с матерью и лишился всякой финансовой помощи со стороны семьи. «Полтора месяца, – писал он, – я вынужден был оставаться в Трире из-за очередной смерти, а остальное время было потрачено впустую и расстроено из-за самых неприятных семейных разногласий. Моя семья создала на моем пути трудности, которые, несмотря на их благополучие, ставят меня в самые стесненные обстоятельства» [163]. Эта ссора была настолько сильной, что Маркс покинул семейный дом на Симеон-штрассе и поселился в соседнем пансионе. Он оставался в Трире до свадьбы своей сестры Софи, а в середине июля уехал в Бонн, где мог всецело посвятить себя журналистике.

Несмотря на напряженную атмосферу в Трире, Маркс нашел там время, чтобы написать еще один большой материал для Rheinische Zeitung. К июню 1842 года радикальный тон газеты спровоцировал ее крупного конкурента, Kolnische Zeitung, начать атаку на «распространение философских и религиозных взглядов посредством газет» [164] и утверждать в передовой статье, что религиозный декаданс влечет за собой политический декаданс. Маркс считал, что верно обратное: «Если падение античных государств влечет за собой исчезновение религий этих государств, то нет необходимости искать другого объяснения, ибо “истинной религией” древних был культ “своей национальности”, своего “Государства”. Не гибель древних религий повлекла за собой гибель античных государств, а гибель античных государств повлекла за собой гибель древних религий» [165].