Гегельянство было господствующей философией в Берлине, когда Гегель возглавлял кафедру философии с 1818 года до своей смерти в 1831 году. Развивая провозглашенную Кантом идею о ведущей роли человеческого разума, Гегель объединил во всеобъемлющую систему темы немецкой идеалистической философии, в частности философии Фихте и Шеллинга: имманентность, развитие и противоречие. «Великая заслуга философии Гегеля, – писал Энгельс, – состоит в том, что впервые вся совокупность природных, исторических и духовных аспектов мира была понята и представлена как процесс постоянного преобразования и развития и была сделана попытка показать органический характер этого процесса» [93]. Гегель исходил из убеждения, что, как он говорил о Французской революции, «существование человека имеет свой центр в его голове, то есть в Разуме, по вдохновению которого он строит мир окружающей действительности». В своем величайшем произведении, «Феноменологии духа» (Phanomenologie des Geistes), Гегель проследил развитие разума или духа, вновь привнес в философию принцип исторического движения и утверждал, что человеческий разум может достичь абсолютного знания. Он проанализировал развитие человеческого сознания от непосредственного восприятия «здесь и сейчас» до стадии самосознания – понимания, позволяющего человеку анализировать мир и соответствующим образом упорядочивать свои действия. За ней следовала стадия собственно разума – понимания реального, после чего дух – посредством религии и искусства – достигал абсолютного знания, уровня, на котором человек распознавал в мире этапы своего разума. Эти стадии Гегель называл «отчуждениями», поскольку они были творениями человеческого разума, но мыслились как независимые и превосходящие его. Это абсолютное знание одновременно является своего рода перепросмотром человеческого духа, поскольку каждая последующая стадия сохраняет элементы предыдущих и в то же время выходит за их пределы. Это движение, которое преодолевает и в то же время сохраняет, Гегель назвал Aufhebung [17] – словом, которое в немецком языке имеет двойное значение. Гегель также говорил о «силе отрицательного», считая, что между любым настоящим положением дел и тем, чем оно становится, всегда существует напряжение. Ведь всякое настоящее положение вещей находится в процессе отрицания, превращения в нечто иное. Этот процесс Гегель и понимал под диалектикой [94].

Испытав несомненную притягательность этой философии, Маркс начал прояснять свои идеи в письменном виде: эта практика применялась им ранее и будет применяться много раз впоследствии. Он написал 24-страничный диалог под названием «Клеанф, или Исходная точка и необходимый прогресс философии». Для этого он ознакомился с естественными науками, историей и изучил труды Шеллинга. Диалог закончился обращением Маркса к гегельянству: «Мое последнее предложение было началом системы Гегеля и этой работы, которая вызывала бесконечную головную боль <…> Это мое дражайшее дитя, воспитанное лунным светом, как обманчивая сирена, отдает меня в объятия врага» [95]. Таким образом, Маркс прошел ту же эволюцию, что и сама классическая немецкая философия [18] : от Канта и Фихте через Шеллинга к Гегелю.

Этот процесс отказа от романтического идеализма и передачи себя в руки «врага» был для Маркса радикальным и чрезвычайно болезненным. Он описал его непосредственные результаты: «От досады я несколько дней решительно не мог думать и бегал как полоумный по саду возле грязных вод Шпре <…> Я даже отправился на охоту с хозяином дома и помчался в Берлин, желая обнять каждого встречного бездельника <…> Мои бесплодные и неудачные интеллектуальные усилия и всепоглощающая злость на то, что мне пришлось сделать идола из взглядов, которые я ненавидел, довели меня до болезни» [96].

Его обращение к Гегелю завершилось, во-первых, тщательным чтением Гегеля: во время болезни он «познакомился с Гегелем, вместе с большинством его учеников, от начала до конца»; и, во-вторых, вступлением в своего рода гегелевскую исследовательскую группу: «Во время нескольких встреч с друзьями в Штралау я получил вход в клуб выпускников, среди членов которого было несколько университетских преподавателей и самый близкий из моих берлинских друзей, д-р Рутенберг. В ходе дискуссий здесь проявилось множество противоречивых взглядов, и я все теснее привязывался к современной философии, от которой считал возможным бежать» [97]. Члены этого клуба, регулярно собиравшиеся в кафе на Францезишештрассе, а затем и дома у одного из них, любили крепко выпить и пошуметь, при этом сам клуб был средоточием младогегельянского движения.

Нападки младогегельянцев на ортодоксальность своего времени начались в сфере религии – гораздо более безопасной области, чем политика. Здесь наследие Гегеля было неоднозначным. Религия, наряду с философией, была для него высшей формой духовной жизни человека. Религия (а под ней Гегель, всю жизнь остававшийся лютеранином, подразумевал протестантское христианство, которое он считал высшей и окончательной формой религии) – это возвращение Абсолютного Духа к самому себе. Содержание религии было таким же, как и у философии, хотя метод ее постижения был иным. Если в философии используются понятия, то в религии – воображение. Неудовлетворительные фантазии давали лишь фрагментарное и неточное знание того, что философия постигала рационально. Но религия может быть связана с философией посредством философии религии, и Гегель считал, что конкретное догматическое содержание религиозного воображения является необходимым этапом в развитии Абсолютного Духа. Философия религии интерпретировала на более высоком уровне как наивную веру, так и критический разум. Таким образом, Гегель отметал мнение рационалистов XVIII века, согласно которому религия неадекватно выполняет то, что под силу только науке: по его мнению, религия (или ее философская интерпретация) удовлетворяет постоянную психологическую потребность человека иметь образ себя и мира, на который он мог бы ориентироваться [98].

Хотя в годы, последовавшие за смертью Гегеля, его школа была единой и верховной в немецких университетах, уже к концу 1830-х годов она начала раскалываться на два крыла по вопросу о религии. Если консервативное крыло школы придерживалось лозунга «реальное есть рациональное» и не видело ничего иррационального в традиционном представлении религии, то радикальное крыло выступало против самоуспокоенности консерваторов с недовольством, означавшим желание разрушить догмы, закрепленные в религиозных представлениях, которые, как теперь говорилось, устарели. Все эти представления должны были оцениваться прогрессивным разумом, а не тем, который, как утверждал Гегель, лишь «закрашивает серое серым» и тем самым просто признает то, что уже существует [19] . Ведь Учитель говорил, что эпоха, постигнутая в мысли, уже опережает свое время, и радикалы сделали вывод, что постижение религии уже изменило даже ее содержание, а форма стала чистым мифом. Эти споры начались после выхода в 1835 году книги Давида Штрауса «Жизнь Иисуса» (Das Leben Jesu). Не сумев извлечь из евангельских преданий образ исторического Иисуса, Штраус представил эти повествования как простое выражение мессианской идеи, существовавшей в первобытных христианских общинах, как мифы, которые никогда не должны были восприниматься как реальные исторические события. Вполне естественно, что младогегельянская полемика поначалу носила теологический характер: большинство представителей гегельянской школы интересовались прежде всего религией, а позиция прусского правительства делала политику крайне опасной темой для дискуссий. Тем не менее, учитывая установление церкви в Германии и тесную связь между религией и политикой, было неизбежно, что движение религиозной критики быстро превратится в секуляризованное движение политической оппозиции. Именно в качестве члена этого быстро меняющегося движения, центром которого был Берлинский клуб докторов, Карл Маркс впервые начал разрабатывать свои взгляды на философию и общество. По словам одного из членов Клуба докторов, «в этом кругу честолюбивых молодых людей, большинство из которых уже закончили учебу, господствовали идеализм, жажда знаний и либеральный дух, которые еще полностью вдохновляли молодежь того времени. На этих собраниях читались вслух и оценивались сочиненные нами стихи и эссе, но наибольшее внимание мы уделяли гегелевской философии…» [99]. Адольф Рутенберг, один из наиболее близких друзей Маркса в клубе, недавно был уволен с должности учителя географии и теперь зарабатывал на жизнь журналистикой; Карл Кёппен, учитель истории, впоследствии стал признанным экспертом по происхождению буддизма. В 1840 году Кёппен издал книгу «Фридрих Великий и его противники», посвятив ее Марксу. В ней он восхвалял Фридриха и принципы Просвещения [100]. Ведущей фигурой в клубе был Бруно Бауэр, читавший лекции по теологии в университете с 1834 года и ставший близким другом Маркса на ближайшие четыре года [101]. Один из современников описывал его следующим образом: «Его заостренный нос смело выступает вперед, лоб высокий и куполообразный, рот изящно очерчен; фигура почти наполеоновская. Это человек очень решительный, под холодной наружностью которого пылает огонь. Он не потерпит никакого противодействия и скорее станет мучеником за свои убеждения» [102]. Особой сферой деятельности Бауэра являлась критика Нового Завета, в которую он внес большой вклад.

Сам Маркс, судя по всему, был яркой и заметной фигурой в клубе. Эдгар Бауэр (брат Бруно) дал следующее описание Маркса в сатирическом стихотворении:

Кёппен называл своего друга «настоящим арсеналом мыслей, настоящей фабрикой идей» и отмечал, что «Христианское государство» Бруно Бауэра – первая непосредственно политическая статья младогегельянцев – во многом строилось на идеях Маркса [104]. Тем временем его образ жизни, который соответствовал богемным привычкам Клуба докторов, привел к тому, что Маркс все больше и больше отдалялся от своей семьи. В то время как его мать лишь советовала ему быть умеренным в потреблении вина, кофе и перца, длинная «исповедь» в ноябре 1837 года вызвала весьма резкую отповедь со стороны его отца: