Приведя женщину в чувство при помощи нашатыря, я спросил, как она себя чувствует. Открыв глаза, та несколько секунд собиралась с мыслями. Слегка повернув голову, она посмотрела в сторону двери, возле которой стоял дорожный чемодан. Застонав, она снова закрыла глаза, прикрыв лицо ладонями. Отправив полового в этот раз за водой, я попробовал поговорить с нею с глазу на глаз, но тщетно. На все мои вопросы она отвечала молчанием, один лишь раз взглянув на меня, когда я спросил, есть ли у неё знакомые в этом городе. Горькая усмешка скривила её губы.

Накапав в стакан несколько капель успокоительного, я велел ей выпить их, а сам отворил окно, чтобы вывести из комнаты тяжёлый винный дух. Не желая более докучать пациентке, и подозревая настоящую причину её недуга, я решил на некоторое время оставить её одну. Выйдя из номера, я вновь наткнулся на полового, и тот поведал мне следующую историю:

– Известное дело, барин, влюбчивый народ, эти женщины. Въехали они третьего дня. Она и мужчина. По всему видать, не муж и жена, меня не обманешь. Он по вечерам выходил, а она всё больше в номере сидела, читала да вышивала. А сегодня он меня разбудил, этот господин, под утро, часиков в пять, и говорит, всё, мол, проигрался да нитки, и что у него одно средство только и осталось – бежать, и чтоб я его чемодан из номера тайно вынес и ему отдал. Я ему говорю: невозможно это, ваше благородие, барыня почивает ещё, и мне в номер войти никак нельзя. Тогда он меня ударил и ушёл. А с полчаса назад вернулся. Я за ним. Проследить, мало ли что. Слышу, в номере крики, брань, истерика. Потом он выскочил, оглянулся по сторонам, как безумный, и бежать. Я, честно говоря, струхнул малость, думал, до греха у них дошло. Заглянул, – она лежит, ни жива, ни мертва. Огляделся, крови вроде нет, ну и ваше благородие решил будить, а тут вы и сами.

Отпустив его, я велел ему никому ничего не рассказывать, и тихонько постучал в приоткрытую дверь.

– Войдите, – услышал я слабый голос.

Переступив порог, я нашёл несчастную в той же позе, в которой и оставил. Её глаза безжизненно смотрели в потолок, а тонкие пальцы с усилием сжимали недопитый стакан. Лишь немного порозовевшие щёки указывали на то, что ей стало лучше.

– Как вы себя чувствуете? – спросил я, присев рядом с ней на стул.

– Это не имеет значения, – ответила она, едва слышно. – Моя жизнь закончена. Я уже мертва.

– Что вы такое говорите! – воскликнул я, вставая. – С вами всё будет хорошо.

– Вы не понимаете, доктор. Вы не понимаете…

Прошептав это, женщина снова закрыла глаза. Постояв в нерешительности некоторое время, я решил, что ей удалось заснуть, и повернулся, чтобы уйти, но она меня остановила.

– Доктор…

Я обернулся.

– Не уходите, доктор. Как вы молоды. Как вас зовут?

Я представился.

– Лучше бы вы меня не спасали, Иван Андреевич, – ответила она горько, снова спрятав лицо в ладони. – Так было бы лучше для всех.

Я промолчал. Исполнив свой долг как врач, я не представлял себе, чем я могу ей помочь, как человек.

– Спасибо, что не жалеете меня, – снова заговорила она через некоторое время. – Грех мой не исправить ничем. Я сбежала от мужа, а теперь ОН сбежал от меня. Мой бедный Герман, наверное, проклял меня. Прощайте. И не бойтесь, я ничего с собой не сделаю.

С тяжёлым сердцем я покинул комнату. Нет ничего хуже, чем быть обманутым в любви, это действительно так. Вернувшись к себе, я быстро уложил вещи, и, наскоро позавтракав, снова отправился в полк.

По сравнению со вчерашним днём, сегодня здесь царила суматоха. От топота копыт пыль стояла столбом, отчего мне пришлось обогнуть плац, чтобы попасть к казармам. Поручика Брагина не было и на этот раз, но меня ожидала записка от него, которую я немедленно прочёл:

«Уважаемый Иван Андреевич, прошу Вас быть сегодня у меня на квартире в девять часов вечера, ибо днём я своим временем располагать не имею возможности. Брагин».

По всей видимости, фельдшер доложил поручику о моём вчерашнем визите, и тот счёл нужным пригласить меня домой. Поразмыслив, я решил, что так будет даже лучше, ибо тема нашего предстоящего разговора не предполагала присутствия свидетелей. На обратной стороне записки был указан адрес.

Большого желания возвращаться в гостиницу я не испытывал, поэтому просто отправился бродить по улицам. Городская сутолока напомнила мне молодость, которая прошла не так, чтобы давно, но вспоминалась всё реже и реже. Поразительно, но даже тогда я не был по-настоящему счастлив. Жизнь обделила меня удовольствиями, и, потеряв родных, я начал жить так, словно простые радости жизни стали для меня невозможны. Может быть, со временем, я перестану искать покой и попрошу судьбу увлечь меня, но это будет ещё не скоро…

В назначенное время я с волнением постучал в двери тёмного парадного. Глубоко вздохнув, я попытался себе представить внешность и привычки этого человека, но, не имея должных знакомств среди офицерского сословия, оставил это занятие. Однако вопреки моим ожиданиям, дверь мне отворил мальчик лет шести, держащий в руках огарок свечи в старом глиняном подсвечнике.

– Вам кого, дяденька? – спросил он меня, с головы до ног окинув взглядом из-под светлых, давно не стриженых волос. Грязный, вздёрнутый кверху веснушчатый нос, равно как и его манера держаться, говорили о весёлом характере мальчугана. Встав в проёме двери, он вытянулся в струнку, словно заступил на пост. Узнав, кого я ищу, он звонко ответил: «так точно-с, здесь!», и, развернувшись через левое плечо, зашагал к тёмной деревянной лестнице, чеканя шаг босыми ступнями. Я поспешил следом.