К третьему сезону за каждой серией следили четырнадцать миллионов зрителей. К девятому сезону – двадцать миллионов. В конечном итоге сериал номинировался на пятьдесят пять номинаций премии «Эмми» и стал одной из самых продолжительных программ в истории телевидения – длиннее, чем «Веселая компания», «Друзья», «Военно-полевой госпиталь» и «Американская семейка». В 2019 году финальный эпизод посмотрели двадцать пять миллионов человек.

Все это время Чак Лорри и Билл Прэди продолжали участвовать в создании сериала.

Когда я спросил Лорри, говорил ли он с актерами о важности соответствия настроению и энергии друг друга, он ответил, что в этом не было необходимости. Хорошие актеры и так все понимают: они знают, как произносить реплики, используя язык телодвижений, голосовые модуляции, мимику и жесты, чтобы передать то, чего не выразить словами. Они знают, как сделать так, чтобы зрители услышали все, включая невысказанные эмоции. По той же причине во время импровизации актерам дается указание подстраиваться друг под друга, отвечая «Да, и…». Так действуют хорошие политики, когда говорят толпе: «Я чувствую вашу боль».

«Думаю, шоу имело успех потому, что персонажи получились привлекательными, – предположил Лорри. – Их полюбили и сценаристы, и зрители. Любить таких персонажей вовсе не казалось зазорным».

Если мы даем понять другим, что стараемся услышать их эмоции, искренне пытаемся им соответствовать или замечаем настроение и уровень энергии, то начинаем отвечать взаимностью и увлекать их за собой. Мы сближаемся.

Но как насчет того, если вы с кем-нибудь ссоритесь или придерживаетесь совершенно разных жизненных ценностей? Что, если мы занимаем противоположные идеологические позиции? Как вести разговор «Что мы чувствуем?», если обсуждать свои эмоции – последнее, чего мы хотим?

Как ни парадоксально, раскрывать свои чувства в такие моменты еще важнее, о чем мы узнаем в следующей главе.

Глава 5

Общий язык в условиях конфликта

Разговор об оружии с врагом

В одиннадцатом классе Мелани Джеффкоут стояла в коридоре своей школы в Лас-Вегасе, штат Невада, и вдруг услышала шум – какие-то хлопки, – доносившийся из соседней аудитории. Наверное, кто-то уронил стопку книг. Потом мимо нее пробежал школьник, за ним другой, третий. Они мчались с вытаращенными от страха глазами.

Внезапно все с криками выбежали в коридор и бросились в актовый зал, толком не понимая, что происходит: «Пистолет… мистера Пигготта застрелили… у меня кроссовки в крови». Это был 1982 год, за много лет до трагедий в Колумбайне и других местах, до того, как фразы «стрелок в здании» и «учебная тревога» прочно вошли в школьный обиход.

Долгие годы Джеффкоут ломала голову над тем, что произошло: недовольный ученик стрелял из пистолета в учителя истории и двух одноклассников. Учитель погиб, ученики выжили. По прошествии времени это казалось невероятным, словно случилось с кем-то другим, а не с ней. Однако в течение следующих десятилетий, по мере того как список школ с подобными инцидентами рос и рос – средняя школа Херитейдж, начальная школа Бьюэлл, Виргинский политехнический институт, начальная школа Сэнди Хук, – Мелани постепенно осознала, что это явление вовсе не уникальное.

Затем у Джеффкоут появились дети, и в 2014 году ее одиннадцатилетняя дочь внезапно прислала ей сообщение. В школе объявили тревогу из-за предполагаемого стрелка в здании. Девочка была на уроке физкультуры, и ученики вооружились бейсбольными битами, чтобы защититься. «А мне досталась клюшка для гольфа», – сообщила она матери.

Сообщение застало Джеффкоут в кабинете врача, и все старые чувства – ужас, паника и беспомощность – нахлынули вновь. Она бросилась к машине и поехала в школу. К тому времени оцепление сняли – выяснилось, что тревога ложная, но Джеффкоут все равно отыскала дочь и забрала домой вместе с ее тремя подругами. В машине она прислушивалась к их болтовне: «Мы бы точно погибли, ведь учительница сказала: мы должны оставаться в классе». «Учительница открыла окно и велела нам прыгать». «Мы спрятались в шкафу». Джеффкоут пришла в ужас. «У меня сердце разрывалась, когда я слушала, как они обсуждают это между делом, – призналась она мне. – Разве такое можно вынести?»

Несколько месяцев спустя, отправившись с дочерями в кино, Джеффкоут постоянно присматривалась к выходам из кинотеатра, прикидывая пути отступления, если в здание войдет стрелок. Позже она не смогла вспомнить, о чем был фильм.

Джеффкоут решила, что обязана действовать. «Я не могла сидеть сложа руки, – вздохнула она. – Если бы не начала действовать, страх бы меня уничтожил». Поэтому она примкнула к местной группе протестующих против насилия с применением огнестрельного оружия. Джеффкоут знала, что взялась за трудное дело. «Мы живем на юге, – пояснила она. – Оружие есть у большинства моих соседей». По выходным Мелани стала посещать собрания и митинги, затем возглавила местную группу, потом включилась в деятельность региональных организаций и в конечном итоге национальных ассоциаций. Она стала общественной фигурой в борьбе за ужесточение контроля над оружием, ее цитировали в СМИ и направляли лоббировать законодателей. «Я этим жила», – сказала она. Поэтому ее не удивило приглашение от группы общественных организаций присоединиться к дискуссии об оружии в Вашингтоне, округ Колумбия. В мероприятии собирались принять участие и сторонники, и противники оружия. Цель, значилось в приглашении, вовсе не в дебатах. Они даже не обязаны найти точки соприкосновения. Скорее, это эксперимент, чтобы увидеть, способны ли люди, питающие отвращение к убеждениям друг друга, вести цивилизованный диалог.

Джеффкоут засомневалась. Как может разговор с такими людьми – фанатиками, любящими оружие, борьбе с которым она посвятила жизнь, – быть цивилизованным? С другой стороны, она работала над этим вопросом в течение многих лет, а стрельба в школах не прекратилась; на самом деле даже стала более распространенной. По крайней мере, мероприятие могло бы ей помочь лучше понять аргументы другой стороны, которые можно использовать в лоббистской деятельности. И она приняла приглашение.

Разговор в условиях конфликта