Десять минут спустя собака с яростным лаем носилась по комнате Конвея, в то время как сам Конвей швырял в нее подушками. Внезапно одна из них попала точно в цель, опрокинув ее. Скребя лапами по пластиковому полу, она разразилась неистовым визгом и рычанием.

Конвей почувствовал, что его сбило с ног и он повис в воздухе на высоте восьми футов.

— Я и не подозревал, — прогремел голос Арретапека со своего места за столом, — что вы задумали это как демонстрацию земного человеческого садизма. Я потрясен, я в ужасе. Вы немедленно отпустите это несчастное животное.

Конвей сказал: — Отпустите меня, и я все объясню…

На восьмой день они вернули собаку доктору Маннону и вернулись к работе над динозавром. В конце второй недели они все еще работали, а Арретапек, Конвей и их пациент разговаривали, насвистывали, пищали и хрюкали на всех языках, которые использовались в больнице. Однажды они были в столовой, когда Конвей услышал, что диктор, который на заднем плане бубнил сообщения, теперь зовет его по имени.

О'Мара по внутренней связи монотонно повторял: — доктор Конвей, пожалуйста, не могли бы вы связаться с майором О'Марой по внутренней связи как можно скорее…

— Ивините, — сказал Конвей Арретапеку, который устроился на пластиковом блоке, который заведующий общепитом довольно демонстративно поставил на стол Конвея, и направился к ближайшему коммуникатору.

— Это не вопрос жизни и смерти, — сказал О'Мара, когда он позвонил и спросил, что случилось. — Я бы хотел, чтобы мне кое-что объяснили. Например:

— У доктора Хардина буквально пена идет изо рта, потому что пищевую растительность, которую он так тщательно выращивает, теперь приходится опрыскивать каким-то химикатом, который делает ее менее приятной на вкус, и почему определенное количество растительности сохраняет свой полный вкус, но находится на хранении? Что вы делаете с трехмерным проектором? И какое отношение ко всему этому имеет собака Маннона? О'Мара неохотно замолчал, чтобы перевести дух, а затем продолжил: — И полковник Скемптон говорит, что его инженеры из кожи вон лезут, устанавливая для вас двоих оборудование для тяговых и прессорных лучей — не то чтобы он сильно возражал против этого, но он говорит, что если бы все эти приспособления были направлены наружу, а не внутрь, то эта громадина бы вас раздавила и если мы будем валять дурака, то сможем сразиться с крейсером Федерации и разбить его в пух и прах.

— И его люди, ну… О'Мара старался поддерживать непринужденный тон, но было очевидно, что ему это дается с трудом. Многим из них приходится обращаться ко мне за профессиональной консультацией. Некоторые…некоторые из них, возможно, счастливчики, просто не верят своим глазам. Остальные предпочли бы розовых слонов.

Последовало недолгое молчание, затем О'Мара сказал: — Мэннон сказал мне, что вы придерживались высоких моральных принципов и ничего не сказали, когда он вас спросил…

— Извините, сэр, — неловко сказал Конвей.

— Но что, черт возьми, за ослепительное голубое пламя ты тут делаешь? Взорвался О'Мара, а затем добавил: — Что ж, в любом случае удачи тебе. Пошел вон.

Конвей поспешил присоединиться к Арретапеку и продолжить разговор с того места, на котором он был прерван. Когда они уходили, Конвей сказал: — С моей стороны было глупо не учитывать фактор роста. Но теперь, когда у нас есть…

— Глупо с моей стороны, друг Конвей, — поправил Арретапек своим бесцветным голосом. — Большинство твоих идей до сих пор успешно реализовывались. Ты оказал мне неоценимую помощь, так что иногда мне кажется, что ты угадал мою цель. Я надеюсь, что эта идея тоже сработает.

— Будем держать пальцы скрещенными.

В этот раз Арретапек не стал, как обычно, указывать на то, что, во-первых, он не верит в удачу, а во-вторых, что у него нет пальцев. Арретапек определенно начал лучше понимать обычаи людей. И теперь Конвею хотелось, чтобы высокомерный ВУХГ прочитал его мысли, просто чтобы существо знало, насколько он согласен с этим, как сильно он хочет, чтобы эксперимент Арретапека увенчался успехом сегодня днем.

Всю дорогу до корабля Конвей чувствовал, как в нем нарастает напряжение. Когда он давал инженерам и обслуживающему персоналу последние указания и убеждался, что они знают, что делать в любой чрезвычайной ситуации, он понимал, что слишком много шутит и смеется. Но потом все начали проявлять признаки напряжения. Однако чуть позже, когда он стоял менее чем в пятидесяти ярдах от пациента, а его оборудование было украшено гирляндами, как рождественская елка — антигравитационный ранец на поясе, трехдиапазонный локус проектор и вьювер на груди, а на плечах висел тяжелый радиоприемник, — его напряжение достигло высшей точки неподвижности и внешнего спокойствия, как пружина, которую уже нельзя сжать туже.

— Проекторная бригада готова, — произнес чей-то голос.

— Питание на месте, — ответил другой.

— Все рабочие, работающие с тяговым и прессорным лучом, на верхней палубе, — доложил третий.

— Хорошо, доктор, — сказал Конвей зависшему над ним Арретапеку и провел внезапно пересохшим языком по еще более сухим губам. — Делайте свое дело.

Он нажал кнопку на механизме локуса у себя на груди, и вокруг него и над ним немедленно возникло нематериальное изображение Конвея ростом в пятьдесят футов. Он увидел, как голова пациента поднялась, услышал тихое ржание, которое тот издавал, когда был взволнован или напуган, и которое так странно контрастировало с его массой, и увидел, как он тяжело попятился к кромке воды. Но Арретапек яростно воздействовал на два маленьких, почти рудиментарных мозга бронтозавра, посылая мощные волны спокойствия и уверенности, и огромная рептилия затихла. Очень медленно, чтобы не потревожить его, Конвей потянулся за спину, поднял что-то и положил перед собой. Над ним и вокруг него его пятидесятифутовое изображение проделало то же самое.

Но там, где опускалась огромная рука изображения, был пучок зелени, и когда кажущаяся твердой, но нематериальная рука поднималась вверх, пучок следовал за ней, удерживаемый на вершине трех управляемых с предельной осторожностью силовых лучей. Свежий, влажный пучок растений и пальмовых листьев был положен рядом со все еще беспокойным динозавром, по-видимому, рукой, которая затем убрала его. После того, что показалось Конвею вечностью, массивная, извилистая шея изогнулась вниз. Он начал ковыряться в зелени. Он начал покусывать…