Запрутся горожане от северян, и те возьмут их измором. Легко и просто. К началу зимы их запасы провианта значительно истощились. Неделя или две – и половина жителей передохнет от голода ни за что, ни про что. Остальные не выдержат и откроют ворота, сами приползут на стёртых коленях к ставке конунга. Бессмыслица.

Норманны терпением не блещут – это знают все. И потому дикари не дали жителям прожить и нескольких дней. Дителаг рос веками. По мере того язычники учились. Тихим ходом прознали они и об осадных орудиях, которые дали им значительный скачок в завоеваниях. Захватчики стали брать город за городом.

Дня два, дня три – этого вполне достаточно, чтобы всем скопом выстрогать катапульты и натаскать камней. Стены Олдкасла будут разбиты. Гнев Севера зальёт его улицы, и горожане захлебнутся в крови.

Колесо времени сделает новый оборот, и история повторится вновь.

Мужчин свесят с карнизов, столбов и крон деревьев ногами вниз. Они, тюфяки изнеженные, бесполезны и мятежны – рабы из них никудышные. Только хлеб эти трэллы будут переводить почем зря.

Женщин – по крайней мере, пригодных – ждёт неволя. Кто в наложницы, кто в служанки, кто на продажу за Экватор сарацинам и паоссцам. Будут украшения дворцам тамошних господ, охочих до белой кожи, ясных глаз и светлых волос.

Их детей ждёт участь не лучше. Они податливые, будто глина в руках гончара. Дикари сломают их, вгонят в пучину безволия, лишат всякого достоинства, заставят смотреть себе строго под ноги, склоняя голову перед хозяевами.

Никакого иерархического вызова – и никогда. Так норманны заимеют себе трэллов, живые инструменты для возделывания земли на новых местах. Горе побежденным.

Лучшее для себя, что могли сделать жители Олдкасла, – это признать своё бессилие перед сынами льда и снега. Отворить норманнам ворота подобру-поздорову. Пока ещё не слишком поздно. Так они и сделали, приглашая любезно победителей пожинать плоды.

Вот только терпение дикарей уже было испытано затяжным походом в Восточной Нирении. Лорд Наррамор дерзнул выступить против конунга и потому был должен расплатиться по полной. А вместе с ним – и все его души.

– Я не лишал тебя выбора, – на ломаном ниренском заговорил конунг, обращаясь к пленнику. Феодал был ещё жив. Его оставили на потом.

Хозяин Олдкасла, связанный по рукам, увел взгляд в сторону. Его поставили на колени. Нацепили на него ошейник, будто на псину. Теперь он – вещь. Собственность вождя норманнов. Пасть настолько низко ещё надо постараться. И владыка Восточной Нирении делал всё, чтобы закончить вот так. Но то ли ещё будет!

– Сюда смотри! – буркнул богатырь и дёрнул за верёвку.

Наррамор свалился в грязь, будто весил не больше пушинки. Испачкался пуще прежнего. Поднялся на колени. Уставился на конунга. Взгляд феодала стал пуст, как никогда прежде. Он потерял свою землю. Золото. Своих людей. А скоро – и свою семью.

– Тебе предлагали подчиниться. И ты знал, чем все кончится, если откажешься. Гордыня затмила рассудок. Взялся платить – отплати сполна, – строго наказал вождь, чуть снисходительно улыбаясь в лицо лорду.

Он хотел, чтобы Наррамора с костями сожрало чувство вины. Своего добился.

Язычники зашли в Олдкасл. Они раздирали город на части, будто волки.

Три дня и три ночи. Веселью не было конца. Слезам и смертям – тоже. Кто родился тогда, будет клеймен ублюдком до самой могилы: норманны равнодушны к тем, кого наплодили в походах от взятых женщин.

Бесправная помесь. Трэллы – ни разу не люди. Собственность.

К рассвету четвертого дня в Олдкасле совсем перестал звучать язык ниренов. Судьба здешнего народца незавидна: кто помер мучеником, кто угнан из родных краев.

Вождь язычников созвал всех ярлов и конунгов, ему подчинившихся, на главной площади города. Надлежало собрать пену минувших дней – даром, что хмель шатал голову до сих пор. Его вассалы вели с собой свиту, свои хирды, которые также были достойны слышать волю конунга конунгов из первых уст.

Предводитель норманнов уселся на обрушившуюся каменную колонну. Укутанный в медвежьи меха, с густой бородой до нагрудника и увесистым полутораручным мечом, он и сам выглядел, как зверь. Янтарные глаза его, хоть и обладали теплым цветом, жгли морозом насквозь тех, на он кого смотрел.

За его спиной высился кол, залитый кровью. Местами черноватая была. На него насадили лорда Наррамора. Три дня и три ночи феодал наблюдал за бесчинствами дикарей. Семью порубили на куски и скормили собакам – его же собакам!

Лишь потом очередь в кои-то веки докатилась и до него.

Обтёсанный ствол берёзы пробился через задний проход сквозь все тело. А остриё выглядывало из раскрытого рта. Челюсти оттянуло донельзя.

Мученик сползал потихоньку вниз.

Дикари, засвидетельствовавшие казнь, помнили, как он кричал: