Шрифт:
– Нет, я хочу скорости.
– А что тебе мешает?
– Что на меня смотрят люди, которые…
– Которые что? Ты в них веришь?
– Верю. Очень верю.
– И они в тебя верят, Оля, а иначе зачем бы им тебя читать среди миллиона других блогеров. Зачем бы ты им с твоими вечными терзаниями сдалась? И они верят и думают: «Что она так медленно плетется? Что за звук? Что за дым?»
Я плачу.
– Почему слезы, Оль?
– Не знаю. Очень отзывается…
– Что надо сделать, Оля? Чтобы не разочаровать себя и вдохновить по-настоящему близких тебе людей?
– Снять с ручника. И ехать. Тем самым показать всем, кто читает, что это сложно, но возможно. Я же вот… смогу. А я же такая, как они. Значит, и они смогут.
– Смогут. Каждый, кто действительно хочет, сможет.
Плачу. Расту. Прям физически это чувствую.
Разрешаю себе мечтать о комфортном будущем без стыда.
Я. Не. Безнадежна.
– С чем уходишь, Оль?
– С инсайтом про ручник. Ручник – вещь хорошая, но пользоваться им важно там, где нужно, а не всегда.
– Я так рада, столько энергии в твоих прозрениях. Такое счастье проехать с тобой на пассажирском кресле…
– Ага. Давай подкину, куда тебе? Туда же, куда и всем? Сейчас забью в навигаторе «Зябликово – Мальдивы», ручник опущу – и погнали!
Пишу честно о своей внутренней работе, потому что знаю, что многим отзывается.
Эту работу я называю «Разрешить себе счастье».
Поехали со мной? Пункт назначения – счастье.
Ручник. Ручник снимите!
Голоден
Когда я приезжала к маме в гости, она говорила: «Садись есть. Все готово».
Я не хотела есть. Но обижать маму я тоже не хотела.
Мама всегда готовила еду к моему приезду. Старалась. Говорила: «Я стояла у мартена».
Мартен – это человек, который изобрел металлургическую печь.
Мама имела в виду, что готовка – это тяжелый труд.
Она не спрашивала, голодна ли я, – просто готовила. Много: резала хлеб, жарила картошку, запекала мясо, варила борщ.
Для маминого поколения глагол «накормить» означает позаботиться.
Потому что в голодные времена еда становится коммуникацией про любовь.
Выкинуть еду – немыслимо. На столе всегда много хлеба: «Ты почему без хлеба? Бери-бери, свежий!» И обязательно доедать, через сытость запихивая в себя остатки еды с тарелки (ну не выбрасывать же).
Но времена изменились. Уже не голодно, а очень даже сытно.
И коммуникация любви меняется. В тренде сейчас не человек сытый, а человек услышанный.
Идеально – это спросить: «Ты голодная?» – и покормить в случае положительного ответа. А не «садись ешь» уже в прихожей.
Но чтобы слышать других, надо научиться слышать себя. Захотеть и разобраться с собой.
Например, есть популярная книга про интуитивное питание, и она учит есть, когда голоден.
А не когда обед.
Не когда угостили.
Не когда вкусно.
Не когда за компанию.
Не когда мама сказала: «Садись ешь».
Надо есть, когда голоден. Так просто, но так сложно.
Многие до сих пор не знают, как понять: я голоден или просто ем, потому что все едят? Или потому, что заедаю стресс?
Не умеют слышать себя эти многие.
Они не виноваты – их правда не учили. Потому что их родители тоже не умели.
Жить в сытые времена и жить в голодные времена – это совсем разные жизни и разные языки коммуникации.
Люди послевоенного поколения не спрашивали: «Как ты?» Они говорили: «Садись ешь».
Потому что, когда ты поешь, будет понятно, как ты.
Ты сыт, а значит, счастлив.
И вопрос «Как ты?» отпал сам собой.
Мама говорила: «Садись ешь».
Я садилась и ела. С хлебом, как велела мама.
И уезжала от мамы всегда с тяжелым животом. Пила таблетки для пищеварения.
Каждый раз, думая о том, что надо к маме, вздыхала и готовила таблетки.
Я уезжала и чувствовала себя… изнасилованной в желудок. Потому что я не хотела есть. И не умела говорить о своих чувствах – тогда это было не принято.
Я не могла сказать: «Мам, ты хочешь меня накормить, потому что любишь. И я тебя тоже люблю. Но я совсем не хочу есть. Давай просто обнимемся и поговорим. Или помолчим. Или… поделаем что-то, не пахнущее солянкой? Без хлеба, мам. Давай?»