Первоначальная враждебность к нему со стороны других заключенных если и смягчалась, то почти незаметно. Всякий раз, когда он выходил из своей камеры, его встречали плевками и свистом, закидывали всем, что попадалось под руку. Второго сентября 1974 года его втянули в драку, из-за чего он потерял некоторые привилегии, а после еще одной стычки неделю спустя в его личном деле была сделана следующая запись: «Порез на кадыке и правом глазу, ушиб верхней губы и лба».

Но Шоукросс был силен и крепко сложен, так что к тому времени, когда он отсидел три года своего заключения, прежняя вендетта свелась к обзывательствам и рукоприкладству. Большую часть времени он оставался в изоляции от других заключенных. В тюрьме находилось девятьсот убийц, некоторые из них отбывали пожизненное заключение без возможности условно-досрочного освобождения, так что любой из них мог убить другого заключенного, не получив за это ни одного лишнего дня. Шоукросс был вынужден искать общения в других местах.

У меня был секс в тюрьме с женщиной [сотрудницей]. И при этом никаких проблем с оргазмом. Она была крепкого сложения и старше меня. Это было великолепно.

Может быть, потому, что когда я это делал, то очень спешил закончить и убраться оттуда. Я не хотел, чтобы меня обнаружили… Она рассказывала мне о своей семейной жизни, и я просто разговаривал с ней и гладил по голове. Потом я похлопал ее по плечу, и она заплакала. Она обнимала меня и плакала. Так все и началось.

Я не могла добраться до «Грин-Хейвена» – у меня не было ни денег, ни машины. По телефону он сказал:

– Пожалуйста, Пенни, я умоляю тебя поверить мне. Как кто-то мог подумать, что я обижу ребенка?

Потом он заплакал, совсем по-детски. Разве так может вести себя тот, кто убивал голыми руками?

Я просто выбросила из головы мысль о том, что он виноват. Мне еще нужно было растить двоих собственных детей. Я верила, что Арт отсидит свой срок, выйдет на свободу, и мы продолжим с того места, где остановились. Но мне было тяжело. Бывало, я лежала в постели и думала о том, что вышла замуж за худшего из подонков. Что там, в тюрьме, его могут убить в любой момент.

Мы переписывались в течение трех или четырех лет. Потом он перестал писать. А еще через какое-то время я получила наконец письмо, от которого меня чуть не стошнило. Он прямо признался в убийстве двух детей – написал об этом своей собственной рукой! И даже не выразил сожаления. Он сказал мне, что я – единственная, кто по глупости считает его невиновным.

Я написала в ответ, что он – отвратительный тупой сукин сын, и надеюсь, что он умрет. Мне приятно было написать ему: «Пошел на хер…»

Из-за него у меня мозги пошли набекрень. Я не могла из-за него ходить на свидания. Кем может оказаться следующий парень? Убийцей с топором? Я почти не выходила из дома.

Когда он подал на развод из-за «жестокого и бесчеловечного обращения» – можете поверить в такую наглость? – мои родители разозлились на меня за то, что я сдалась и подписала бумаги. Я сказала:

– Это большая и наглая ложь. Я хочу выбраться из этой передряги любым возможным способом и готова ради этого на все.

Он сказал, что хочет развестись, потому что переписывается с помощницей медсестры в округе Делавэр и собирается жениться на ней, когда выйдет на свободу. «Бедная женщина, – подумала я, – сколько всего я могла бы ей рассказать!» Но я промолчала и постаралась забыть о нем. Теперь он стал просто темной тучей в моем прошлом.

Шоукросса посадили, но наша жизнь от этого не изменилась. Большой Пит пил больше, чем всегда, а дети попадали в неприятности один за другим – пьянство, наркотики, хулиганство, домогательства – чего только не было. Иногда им прилетало по заслугам, но по большей части свиномазые подставляли их. Копы так и не простили нам того, что мы написали в газеты. Они даже арестовали меня за мелкую кражу в универмаге «Николс» на Арсенал-стрит. Я ничего не взяла, но мне влепили штраф в семьдесят пять долларов.

Однажды Ричи, мой старший сын, подрался с какими-то парнями возле бара по соседству. Я услышала об этом и побежала туда. Какой-то коп кричал:

– Ну же, Ричи, где нож?

– Какой нож? – спросила я. – У него нет никакого ножа. Вы, копы, холодное пиво в телефонной будке найти не можете. Вы ни на что не годитесь. А ты вот только и делаешь, что пытаешься залезть в трусики моей дочери.

Он начал кричать в свою полицейскую рацию.

– Да, – сказала я, – тебе будет лучше вызвать подкрепление!

Подошли еще несколько копов, и один из них, должно быть, чувствовал себя виноватым, потому что сказал:

– Миссис Блейк, я хочу, чтобы вы знали, я искал вашего сына три дня, будто он был моим собственным ребенком.

– А кто, черт возьми, сказал, что ты этого не делал?

Тут он вспыхнул, а я схватила его за значок и спросила:

– Скажи, у тебя там правда есть сердце?

А он – мне:

– Вы задержаны, леди. Я отвезу вас в участок.

Он бросил меня на заднее сиденье патрульной машины, а когда привез в участок, спросил: