Эдем разглядел снайпера на крыше, которая была, без сомнения, там не одна. За каждым зарешеченным окном угадывалось чье-то лицо. Не такого внимания стремился Фростов.

Эдем шел к своему подзащитному. Он хотел крикнуть, предупредить о своем приближении, но в горле стоял комок.

— Олег! — наконец-то смог выжать из себя, когда до Фростова оставалось полтора десятка шагов.

Но Олег его уже не услышал. Его голова неестественно откинулась, и только потом раздался выстрел.

Земля уползла из-под ног Эдема; кто-то поддержал его сзади и аккуратно уложил на землю. Двор наполнился топотом. Эдем, не моргая, смотрел на осеннее небо, по которому тихо ползли серые тучи. Олег Фростов решил, что другого выхода нет: сюда действительно не доходило утреннее солнце.

1.5

В моменты глухого отчаяния, когда душу засыпало известью безнадежности, Эдем гасил его воспоминаниями о том зимнем дне, когда он впервые увидел виноград.

Они заблудились в одном из жилых кварталов, когда-то хаотически возведенных людьми, которые пренебрегали элементарными законами архитектуры и передали эту привычку пренебрегать вместе со своими лачугами по наследству трем следующим поколениям. Мама вела девятилетнего Эдема за руку, высматривая среди гирлянд из выцветших табличек нужную ей вывеску, когда мальчик потянул ее за руку и спросил: "Что это?"

В засиженной мухами и защупанной пальцами витрине закрытого магазинчика привлекал взгляд кусок фанеры, на котором умелый художник изобразил поднос с тремя красными яблоками и гроздью черного винограда. Яблоки для Эдема были обычным фруктом, а вот виноград оставался загадкой. Ему казалось, что гроздья из круглых камней, которые стучатся между собой, создана для детской забавы.

Однажды, когда его детдомовская группа уехала на экскурсию, а Эдема, который пожаловался на вымышленное недомогание, оставили в комнате, начался ливень. Эдем сидел у широкого окна, считая промежутки между молниями и громами и воспитывая смелость. Ушел град. Слушая, как льдинки бьются о подоконник, Эдем решил, что именно так звучит кисть винограда, если потрясить его у уха. Теперь у него возникло подозрение, что кто-то предпочитает есть эти градинки.

— Когда-то здесь был овощной магазин, — мама показала на вывеску с названием. — Ты хотел туда зайти?

Эдем покачал головой, не в силах оторвать взгляд от винограда.

— Ты любишь виноград? — спросила мама.

— Я не знаю, — ответил Эдем.

Наконец-то мама все поняла, и ее рука крепче сжала детскую ладонь.

— Ты никогда не ел винограда, — с ужасом сказала она самой себе и немного ускорила походку.

Эдем не понимал причины маминой суетливости. Нужное ей ателье оказалось за углом. Мама вышла от портного почти сразу, без свертка в руке, они быстро прошли скользкой мостовой мимо серых стен и вскочили в автобус. Эдем примостился у окна.

Вышли они у площади, где люди в одинаковой синей форме возводили из арматуры огромное конусообразное сооружение. Мама снова взяла Эдема за руку. На этот раз они двинулись по очищенному от снега тротуару вдоль магазинов. Эдем прищурился от необычно яркого света, лившегося из высоких фонарей, праздничных витрин, трамваев, отражалось от рельсов, брусчатки и чугунных урн. Даже церковные купола за домами сияли голубизной.

Когда они дошли до рынка, Эдема словно морской волной накрыл аромат апельсинов и человеческий говор. Испуганный, он крепче сжал мамину руку.

На рынке материнское увлечение куда-то исчезло — теперь они без спешки расхаживали между рядами. Рядом проплывали деревянные ящики с яблоками и мандаринами, свисали с натянутых нитей кисти бананов, высились правильные пирамиды хурмы. Эдем до сих пор не догадывался, что они ищут. Вдруг мама остановилась — и перед его глазами появилась картонная коробка, из которой чернели аккуратно выложенные на белую бумагу гроздья винограда. Отполированные черные камни светились изнутри, словно их высекли из мрамора, вставив в сердце лучик, украденный у солнца. Человек, которому придет в голову разделить это произведение искусства на отдельные виноградинки, несомненно, бездушный.

Эдем поднял глаза на маму и, увидев ее испуганное лицо, тоже испугался: такой он видел ее только раз — когда умудрился упасть с лошадки на карусели. Мама смотрела куда-то поверх человеческих голов. Эдем пытался понять, что могло ее напугать, но он не был супергероем с рентгеновским зрением.

— Солнышко, нам надо идти, — сказала мама и снова ускорила шаг.

Виноград оставался в коробке, но Эдем отказался бы от всех ягод мира, лишь бы не видеть ужасных глаз матери. Он дрожал рядом, стараясь идти даже быстрее, чем она.

— Оксана, — вдруг заскрипел женский голос, и пожилая дама с отвисшими мочками ушей и слишком яркой помадой преградила им путь.

Если бы Эдем не испугался, то наверняка заныл бы от боли — так сильно мама сжала ему руку.

— Оксана, как я рада вас видеть! А это Дима? Подожди, я Жужу позову, он выбирает соление, — выжгла дама за пол секунды.

Мама сбросила ледяные окошки.

— Вы ошиблись, — сухо ответила она и, обогнув даму, уверенно двинулась к выходу.

Эдем не оглядывался. Ему казалось: стоит им с этой дамой встретиться глазами, как она произнесет красными губами какое-нибудь проклятие — и Эдем застынет, точно, как отполированный виноград в этой коробке.