Прежде, наверное, в голове попаданца ворохнулось бы хоть что-то, но сейчас — одна звенящая пустота. Ни-че-го…

Во время очередного заход в тоннель, Ванька, чувствуя, как его начинает настигать приступ клаустрофобии, дополз, и лёг в нишу, выдолбленную когда-то для хранения инструментов, воды и всего, что только может понадобиться сапёрам.

Прерывисто дыша, он попытался успокоиться, тщетно представляя себя то на поляне в лесу, то в горах, но выходит… да можно сказать, никак не выходит. Паника, сдерживаемая только усилием воли, да памятью о том, что альтернатива всему этому — жестокие побои, а потом бруствер, рвётся наружу.

' — Дышать, размеренно дышать, — мысленно повторяет он, как мантру, — я на поляне в лесу…'

Он услышал какие-то звуки впереди, но, и так-то с трудом удерживаясь в сознании, не обратил на них никакого внимания.

' — Дышать, дышать…'

— … чёртовы кротовьи норы, — услышал он сдавленное…

… не сразу поняв, что сказано это было на французском.

— Под самой батареей заложим, — и ещё несколько слов, которые, в контексте сказанного, можно понять о минировании… и французских сапёрах.

А потом его накрыл приступ клаустрофобии, и страх оказаться погребённым заживо, и ярость на поручика Левицкого, на Маркела Иваныча, на дядьку Сильвестра…

… и он, кусая до крови губы и не замечая того, вытащил из ножен узкий кинжал, змеёй заскользил вслед французским сапёрам.

Несколько мгновений… или часов, а может быть, и веков, и Ванька бесшумно, но очень быстро бросил себя вперёд, накрывая крайнего из французов своим телом и вонзая кинжал ему в затылок — так, как когда-то волкам.

Не теряя времени, он бросился, задевая плечом земляную стену, на следующего, почти успевшего повернуться, отреагировать… но почти — не считается, и узкое лезвие вонзилось в висок, ломая тонкую кость…

… а потом на него обрушилось тяжёлое тело, и Ванька успел, не увидев даже, а почувствовав, перехватить руку с ножом. Завязалась та схватка, которую невозможно описать хоть сколько-нибудь подробно, и можно говорить только об эмоциях, накале чувств и озверении.

Француз начал было брать вверх, его тяжёлое, нечистое дыхание явственно напомнило попаданцу Маркела Иваныча… что странным образом придало ему не сил, а скорее — озверения, и, рванувшись вперёд, он зубами вцепился врагу в лицо!

Короткий вскрик, секундная заминка… и Ванька, вырвав руку, заработал кинжалом со скоростью швейной машинки. А потом, скинув с себя тяжёлое тело, пополз к выходу, к воздуху, к свету…

— Ф-французы, — выдохнул он прерывисто в незнакомое офицерское лицо, — там…

Короткий взмах рукой.

— … взорвать хотели, — прерывистый сиплый выдох, — а я их… трое было.

Наградили его, вручив перед строем ружьё. Почти торжественно.

[i] Гомосексуализм в армии Российской Империи (о Европе отдельно) явление частое. В высших кругах Российской Империи гомосексуализм не считался большим грехом, скорее пикантной забавой. А оттуда, сверху, эта «забава» пробралась в Пажеский Корпус, Училище Правоведения, кадетские корпуса и далее вниз.

Часто бывало так, что если командир полка (дивизии, батальона, роты) имел гомосексуальные пристрастия, то голубела и часть. В Гвардии, к примеру, это было особенно заметно.

[ii] Автор не нагнетает, подобное наказание ШИРОКО (согласно воспоминаниям современников, в том числе и офицеров) применялось и в ПМВ, а в описываемое время отношение к солдатам было намного более жёстким, а скорее даже — жестоким.

[iii] Штабс — здесь штабс-капитан Александр Васильевич Мельников, руководивший сапёрными и земляными работами на Четвёртом Бастионе. В офицерской среде он получил прозвище «обер-крот».

[iv] Мнение автора не всегда совпадает с мнением Героя. Своего Героя за такие мысли я решительно осуждаю, а сам мыслю правильно, согласно законодательству РФ.

— Вот, угощайся Ванятка, старуха моя наготовила, — суетится дядька Лукич, потчуя подростка немудрёными яствами, — Как узнала, што я к тебе засобирался, так только руками всплеснула, и такую, скажу тебе, суету навела!

Он дробно засмеялся, но почти тут же смущённо замолк, и, крякнув, покашлял, дёрнув себя затем за изжелта-сивый, прокуренный ус.

— Да ты ешь, ешь! — спохватился он, — Не думай, не последнее! Лето чичас, небось не пропадём! Здеся тебе не Расея, всё из землицы так и прёт! А у нас жа со старухою садочек, и такое тама растёт, што иной из дворян в Расее, особливо кто победнее, так и позавидоват небось!

— На-кось вот… — старик протянул кусок хлеба, а потом, то и дело то кусая губу, то дёргая себя за ус, смотрел, как Ванька ест уху, придерживая на коленях укутанный в сто одёжек, чтоб не остыл, приземистый низкий горшок.