Однако в скором времени и в этом отношении японцев ждало жестокое разочарование. И дело не только в том, что волосяной покров на лице отличается у японцев меньшей густотой. С начала XX в. мода на усы и бороду идет на Западе (особенно в Америке) на убыль, они становятся достоянием людей пожилых (т. е. «консервативных»), а также «презренных» рабочих (статус пролетария в Японии был исключительно низок, поскольку в рабочие подавались только младшие сыновья крестьян, которые не имели шанса унаследовать земельный надел). Так что усатые японцы, путешествовавшие в США, превращаются там в объект для насмешек50. Таким образом, усы, которые воспринимались в самой Японии в качестве показателя приобщенности к «настоящей» цивилизации, оказывались негодным оберегом против насмешек людей Запада. Японцам казалось: если мы однажды стали схожи обликом с западным человеком, то так останется навсегда. Но в то время этот западный человек уже сделался рабом моды, и того же он требовал от всего света.

Путешествия японцев на Запад слишком часто приносили разочарования. В самой Японии многие из них вступали в непосредственный контакт с миссионерами и по ним судили о людях Запада в целом. Однако миссионеры были людьми особыми, среди них было немало выдающихся людей. Японцы хотели видеть в странах Запада христианский рай на земле, где все люди живут в соответствии с евангельскими заповедями. Однако сколько-то длительное пребывание японцев в Европе и Америке слишком часто оканчивалось культурным шоком: приходилось признать, что люди в Японии гораздо вежливее, честнее, они не боятся оставлять свои дома не запертыми на ключ, они не так алчны, агрессивны, они не так высокомерны и насмешливы. Знаменитый поэт Такамура Котаро (1883—1956), который в 1906 г. учился в Нью-Йорке скульптурному делу, ощущал со стороны «простых» американцев такую дискриминацию, что в одном из своих стихотворений («Слоновий банк»), описывающем посещение зоопарка, он утверждает: тамошний слон и сам поэт относятся к друг другу с симпатией, потому что оба они — родом из Азии.

Вместо того, чтобы радоваться новым заграничным впечатлениям, японские мужчины предавались самоедским переживаниям. Повествуя об опыте своего проживания в Лондоне, Нацумэ Сосэки с грустью говорил в 1901 г., что он встретил там только одного человека одинакового с ним роста — подойдя поближе, он увидел собственное отражение в зеркале. Такамура Котаро со свойственным поэтическому сознанию сверхвоображением видел себя и других японцев (стихотворение «В стране нэцкэ», 1910 г.) в качестве грубой деревянной куклы (нэцкэ) — выступающие скулы, толстые губы, треугольные глаза, она лишена души, не знает саму себя, она вертлява, дешева, тщеславна, мала, холодна, самодовольна, она похожа на обезьяну, лисицу, насекомое... В эссе «Письмо из кафе» он рассказывает о своем первом сексуальном опыте: после ночи с прекрасной парижанкой (ее глаза напоминают ему ясное небо над Индийским океаном или же витражи Нотр-Дам) он видит себя в зеркале, ужасается своей безобразности, в его ушах стоит крик: «Ты — япошка!»

По возвращении на родину многие японцы становились поборниками национального, а не западного устройства мысли и жизни. Пересечение морских просторов оказывалось для них холодным ушатом соленой воды. Они путешествовали в дальние страны, чтобы вернуться к собственным истокам.

Таким образом, несмотря на все надежды японцев, оказалось, что европейская одежда, прическа и борода не могли обеспечить телесного «равенства» с европейцами. Один из зачинателей научного японоведения англичанин Бэзил Чемберлен (1850—1935) признавал, что обучаемые им японские морские офицеры хорошо говорят по-английски и одеты должным образом, но все-таки разрез глаз и жидковатые бородки выдают в них японцев...51

Распространение женского европейского платья происходило намного медленнее, чем мужского. В первые годы правления Мэйдзи, которые характеризовались подрывом традиций в самых разных областях, на улицах городов стали появляться женщины с короткими стрижками и в «мужском» платье (в брюках), на что власти Токио отреагировали недвусмысленным запретом — внешний облик должен служить социальным маркером, но вовсе не гендерным уравнителем. В памятке 1880 года, составленной в недрах школы Огасавара, занимавшейся разработкой и поддержанием церемониальных правил, специально подчеркивалось, что главной целью этикетного (церемониального) поведения является выявление различий между высокими и низкими, между мужчинами и женщинами52.

Сила традиции была велика. Даже самые «прогрессивные» поборники равенства полов не могли окончательно преодолеть ее. С изумительным простодушием просветитель и прогрессист Фукудзава Юкити ставил себе в заслугу следующее обстоятельство: он постоянно писал письма своим сыновьям (они обучались за границей); после написания очередного письма он велел супруге запечатывать письмо и нести его на почту — затем, чтобы сыновья могли почувствовать: эти письма были не от меня одного, а от нас обоих53.

Многочисленные жалобы родителей и традиционалистов на то, что девочки своими манерами и обликом становятся похожими на мальчиков, возымели действие: в школах ввели практические занятия, на которых обучали тому, как должно вести себя женское тело, чтобы не вызывать сомнений в гендерной принадлежности. При этом на поведение мальчиков (мужчин), на их облик и одежду накладывалось намного меньше ограничений — потому что именно мужчины играли роль преобразователей Японии, телу которых следовало придать больше динамизма. Таким образом, в ту эпоху, когда мужская жизнь изменялась так быстро, женщине и ее телу предписывалось стать хранителями традиций. Это знаменовало серьезнейший переворот в сознании, ибо раньше, при сёгунате, поведение и облик мужчины регламентировались, безусловно, в большей степени, чем женские. Средневековые руководства по этикету были обращены прежде всего к мужчинам (самураям). Эти руководства неизменно начинались с параграфов, касающихся правильного (этикетного) обращения с оружием.

Противоречивость культурной ситуации эпохи Мэйдзи хорошо видна на примере того, с какой непоследовательностью входило женское европейское платье в придворный обиход. 30 июля 1886 г. супруга императора Мэйдзи — Харуко (посмертное имя — Сёкэн) — впервые показалась на публике в европейском платье. Императрица подала знак слабому японскому полу: теперь в европейской одежде следует появляться не только мужчинам, но и женщинам. Вслед за своим супругом, который показал на себе, что будущее Японии будет скроено по военной форме европейского образца, императрица выступала в качестве модели в витрине престижного магазина. Уже осенью этого года дамы из высшего политического света перешли на европейские наряды, к которым полагались непривычные аксессуары: бусы, колье, кольца, браслеты.