— Тихо-тихо. Вообще не об этом.

— Я спрашиваю еще раз, это унизительное определение ты употребляешь в отношении своей старшей дочери лишь потому, что она не познакомила тебя с потенциальным мужем? Не вышла замуж, когда ты себе этот момент обрисовал? Не родила тебе внуков, когда тебе удобно? Ты…

— Оль, я просто волнуюсь за нее, — опустив низко голову, глядя в пол, шепчу. — Она женщина…

— И этим, как говорится, все сказано. Ищешь параллели, да? Знаешь, что, Смирнов?

— Олечка, ты неправильно поняла. Я, — теперь пытаюсь сгладить обозначившиеся острые углы, — хочу, чтобы девчонки были счастливы.

— Счастье — их замужний статус, так?

— Смирнова! — повышаю тон.

— Иди ты к черту, Леша, — пытается уйти.

— Постой! — выставляю по бокам ее фигуры руки. — Мне извиниться?

— Перед Дашей, — жена вжимается всем телом в кухонный гарнитур.

— Она же этого не слышала, — ухмыляюсь, губами приближаюсь к вздрагивающему затылку.

— Достаточно того, что это слышала я…

— Сдашь меня, сольешься? А как же наша семейная порука? Муж — пулеметчик, жена — оруженосец, иногда ролевая санитарка, м? — губами трогаю тяжелые волосы.

— Дай мне пройти! — задницей толкается в мой пах. — Закончим. Господи! Ты оскорбил нашу дочь и совершенно этим не смущаешься. Не могу в это поверить!

Возможно, у меня только лишь наклюнувшийся или четко обозначившийся старческий маразм?

— Извини! Извини! Извини! Но…

— Не торопи их. Слышишь? — укладывает свои руки на мои растопыренные ладони на столе.

— Как долго? — прикрываю глаза и упираюсь лбом в основание ее шеи.

— Не смей влезать в отношения дочерей. Не суй нос в личную жизнь взрослой, давно совершеннолетней, девушки. Не смей даже думать о том, что мог бы разрулить какую-нибудь тяжелую ситуацию. Она справиться сама. Она слабая женщина, но сильный человек. Она твоя дочь! Не смей, Смирнов! Ты меня услышал?

— Да, — безмолвно двигаю губами, а лбом, как буром, вкручиваюсь в женское тело.

— Всему есть предел, Алеша, и четкие, наведенные жирным шрифтом границы дозволенного. Малышки — лишь по родительскому определению и нашим многолетним воспоминаниям, а так… Это самостоятельные женщины. Отец им нужен только лишь для радости. Поверь, я знаю, что говорю. Ты должен радоваться тому, что они позволяют тебе быть рядом с собой.

— Олечка, прости, пожалуйста. Все понял. Она такая, — тяну слова, подбирая тщательнее формулировку, — нежная, что ли…

— Сильная, Лешка, очень сильная! По своему характеру Даша — вылитая твоя мать! Она справится с любым вызовом. Она…

— Кровью будет истекать, но о помощи не попросит. Ха! Как тебе гребаная мамина черта? Ты ее еще с моим отцом сравни. Пф! Зачем подняла тяжелую тему, одалиска?

— Смирись, Алешка! — все-таки прокручивается, становится передо мной, обхватывает ладонями мои щеки, проглаживая большими пальцами гуляющие желваки по скулам, уткнувшись лбом мне в подбородок спокойно говорит. — Даша сможет все, Смирнов! Я знаю!

— Как? — оскаливаюсь, отстраняюсь от нее. — Как, как, как? Семь, восемь, девять, десять дней, кажется, назад…

— Ты о чем?

— На ней лица нет. Я чувствую, что у рыбки проблемы. Я плохо сплю, Оля. Ты же…

— Мне веришь, Смирнов? — заглядывает в глаза. — Ответь, Алеша!

Всегда!

— Олечка… — трогаю кончиком языка любимый носик.

— Я не услышала, — немного отстраняется, бегая глазами по моему лицу. — Алеша?

— Да! — прихватываю нижнюю губу.

Вкусная! Очень вкусная жена в приправах розмарина с пассифлорой. Безусловно, чрезвычайно стойкий аромат. Ольга быстро отвечает на поцелуи и даже пытается на себя бразды правления взять. Свои руки опускаю ей на ягодицы, бережно сжимаю мякоть и пытаюсь приподнять, но не тут-то было…

— Все лижетесь, родители? — язвит младшая Смирнова. — Господи, па, перестань! Фи! Вы же святые люди! Бог ты мой! У меня от этого зрелища закровоточили глаза.

А вот и Ксюша! Добрый вечер, мелочь ты такая! Юная и мелкая, хрустя огромным, совсем не помещающемся у нее во рту, яблоком, оперевшись задом на дверной косяк, с каким-то даже, черт возьми, нескрываемым презрением рассматривает нас.

— Дать ей ремня, одалиска? — подмигиваю жене, немного отстраняясь, с очевидной неохотой прерываю еле-еле выпрошенный поцелуй.

— Не трогай! — Ольга грозит мне пальцем.

— Женщин бить нельзя, пап, — с умным видом дочка отгружает, сопровождая свои мудреные слова жутким «хрямом» и издевательским смешком.

— Отцовский ремень этой женщине не помешает. Ты уже вернулась? — выставляю оттаявшую и улыбающуюся Ольгу перед собой.

— Ага.

— Как погуляли?

Ксения с явным недовольством подкатывает глаза:

— Как обычно, па.

А-а-а-а! Все ясно! Свидание не задалось?

— Что Свят? Как у Мудрого дела?