— Дак омчане требуют вашей доставки, — объяснил один из конвойных солдат, паренек со светлым пушком над верхней губой. Этот паренек, простодушный и молоденький, относился к своим арестанткам с почтительным интересом. И вообще конвойные подобрались не вредные, даже старались, как могли, облегчить девушкам путешествие.

— Говорят, народищу собралось— страсть! — продолжил паренек и, понизив голос, добавил: — Освобождать вас там будут, сказывают!

И точно: когда «царский поезд» на всех парах прикатил в Омск, там стояла громадная толпа, не меньше пяти тысяч. И опять люди обступили поезд со всех сторон, требуя выпустить арестованных на площадку вагона.

И опять раздавались в толпе требовательные выкрики:

— Спиридонова! Спиридонова! Где Спиридонова?

Маруся, весь перегон лежавшая пластом, решительно встала и первой вышла на площадку. К ней потянулись сотни рук:

— Ура Спиридоновой!

Глядя в это людское море, она почувствовала, как сердце ее наполняется неизъяснимой гордостью. Вот оно, то, о чем писали ей Гершуни и товарищи! Она для тех, кто так настойчиво требовал ее появления, ждал ее слов, — действительно символ революции, символ новой России!

И опять она говорила речь — почти то же, что и в Кургане. И опять ее слушали не просто внимательно, а ловили на лету каждое ее слово.

После Спиридоновой выступали Биценког Фиалка, Измайлович, — девушки одна за другой, по очереди, выходили на площадку. Страсти накалялись. В толпе присутствовал фотограф, — в конце концов потребовали, чтобы он сфотографировал осужденных на площадке всех вместе. Поколебавшись, начальник конвоя, полковник, ярый монархист, но и джентльмен, разрешил-таки съемку. Потом эта карточка — девушки на лесенке вагона, окруженные восторженной толпой, — широко разошлась по всей стране.

Полковник же сурово поплатился за свой либерализм: он тоже попал в объектив фотографа и вскоре был уволен со службы.

Поезд простоял в Омске почти три часа, но возбуждение толпы не угасало. Когда уже сами каторжанки стали просить отпустить их, не задерживать пассажирский поезд, люди вняли просьбе, но весьма своеобразно. Они снова отцепили арестантский «царский» вагон и покатили его по рельсам вручную.

Девушки воспротивились, вагон вернулся на свое место в состав, но народ не угомонился. Машинисту велели ехать медленно, часть толпы пошла рядом с вагоном, кто-то забрался на крышу… Хриплый мужской голос запел «Отречемся от старого мира», остальные подхватили, — и так шли до первого полустанка, верст восемь или десять.

Слегка ошеломленные происшедшим, юные «вечницы» долго обсуждали омские события.

— Потрясающе! — возбужденно восклицала Маня Школьник. — Просто потрясающе! Как растет сознание рабочих! Помните того старика?

Почему-то самое большое впечатление на Маню произвел старый матрос на костыле, просивший, как милостыню, взять от него несколько папирос и медную монету.

Маруся в обсуждениях участия не принимала.

Совсем обессилев от волнений дня, она лежала на полке, зажав в руке скомканный платок, и покашливала, но пока не сильно. Рядом, на столике, стоял большой букет полевых цветов. Его передала молоденькая монашенка с запиской: «Марии Спиридоновой, страдалице-пташке от монашек Н-ского монастыря».

Начальник конвоя вошел на половину девушек, мельком взглянул в сторону громко говорившей Мани и остановился рядом с Марусиной полкой:

— Мария Александровна…

Маруся вскинула на него глаза:

— Да?

— Я должен поблагодарить вас.

— За что?

— Если бы вы в Омске сошли с лесенки вагона и вошли в толпу, я застрелился бы на месте.

Маруся иронически улыбнулась:

— Ну что вы, господин полковник, не вам одному присуще благородство. Я же знаю, что солдаты сделали бы с людьми, которые рискнули освободить нас. У вас ведь наверняка был приказ в таком случае стрелять по толпе без разбора. Ведь правда был?

— Нет. Такого приказа у меня не было.

Маруся прищурилась:

— Что же, если бы мы были в этом уверены — тогда стоило бы попытаться.

— Спасибо, что не попытались, — невозмутимо ответил начальник конвоя.

— Пожалуйста.

— Мария Александровна… — полковник откашлялся, словно решая про себя, стоит ли продолжать разговор с арестованной.

— Что?

— Хотел спросить у вас… То, что вы говорите этим людям на митингах, вы говорите искренне и серьезно?

— Что вы имеете в виду?

— Ваше сравнение людей с муравьиным стадом.

Маруся вскинула брови:

— Разумеется, и искренне, и серьезно. А что вас удивляет?

— Да нет… Просто ваше сравнение представляется мне крайне неудачным.

— Это почему же?

— Муравьев гонит инстинкт, ему одному они и подчиняются. А люди — они все-таки не муравьи. Помимо инстинктов, у них еще есть разум, дающий умение анализировать и оценивать. Следовательно, и свобода выбора, свобода решения. Вы же призываете эту свободу у них отнять. Но думающий человек не станет бездумно подчиняться. То есть вы…