— И что же это за слова такие волшебные будут?

Николай долго и заливисто ржал, когда я ему рассказал про свою идею, но решил, что особого урона ему от произнесения слов таких не будет. Да и слова были вполне естественные: «Да у тебя что-то хлевом пованивает» — а естественными они были потому, что в городе воняло вообще везде. То есть детом везде воняло, а вот зимой — исключительно в отапливаемых помещениях. Проще говоря, в домах.

А привезенные мною из Уругвая два мастера неплохо так освоились в бескрайних просторах южнорусских степей, а конкретно — возле немаленького такого месторождения каолина. Николай в свое время передал им «в обучение» сразу полсотни молодых парней их числа «государственных крестьян», и за год они там, неподалеку от Донецка, выстроили довольно приличное производство санфаянса. То есть делали они раковины фаянсовые, унитазы, а так же в огромном количестве фаянсовые трубы сугубо канализационного назначения. И готовую продукцию неспешным речным транспортом (и не менее неспешным гужевым) отправляли в столицы. В столицах (а точнее, во второй столице) для этой керамики изготавливали латунную арматуру, из привозного каучука клапана делали — и готовый унитаз с бачком любой мог купить всего рублей за семьдесят. Мог, но не покупал, потому что для функционирования этого нехитрого предмета обихода требовались две вещи: водопровод и канализация. А в Петербурге не было ни того, ни другого. То есть «почти не было»: для себя любимого я все же построил на Крестовским небольшой медленный фильтр, башню водонапорную соорудил, и даже от выстроенного на острове небольшого домика канализационную трубу проложил, отводящую непотребное мне содержимое в протоку за Бычьим островом. Правда, чтобы все это заработало, пришлось на Крестовском всё весьма необычным образом строить, но у меня (точнее, у трех местных и одного приезжего архитектора) все получилось, а затем то же самое «получилось» и в Зимнем дворце (Нева — она очень многое переварить может). Сейчас уже начало получаться в Гатчине — и уже набралось довольно немало народу, который мог всё это обеспечить за довольно умеренную денежку.

Ну да, за не очень умеренную, но подъемную: унитаз стоил сам по себе всего семьдесят рублей. Подвод к нему воды от проложенной на улице водопроводной трубы стоил уже рублей двести, во столько же обходился и отвод канализационных стоков. Но это — «без стоимости материалов», а керамические канализационные трубы шли по полтора рубля за метр. Так что в среднем установка в городском доме «дворцового типа» нормального водопровода и канализации влетало домовладельцу примерно в две с половиной тысячи рублей.

В две с половиной слетало, если трубы водопроводные и канализационные уже на улице имелись — то есть очень ладе не везде. А точнее — вообще нигде, но если домовладельцы одной улицы объединялись, то примерно за такие же деньги на этой улице появлялись и коммунальные коммуникации. Должны были появиться, в течение примерно полугода, а денежки требовалось уплатить авансом, причем полностью. Но ведь на центральных улицах Санкт-Петербурга вовсе не рвань подзаборная жила — так что после того, как Николай несколько раз произнес нужные слова, всего за десять дней совершенно казенная контора «Горводоканал» собрала уже чуть больше пяти миллионов рублей. Ведь не годится приличному человеку императора своего ароматами непотребными окуривать!

А пять миллионов — это. Между прочим, вдвое больше, чем Россия потратила в войну с Наполеоном на всю артиллерию. То есть очень даже дофига денег получилось собрать. Но самое забавное, что столько получилось собрать только в одном Петербурге! В Первопрестольной, несмотря на то, что там заказов было больше, собрать получилось только три миллиона: все же там и канализация уже имелась, и водопровод. Не везде, но там народ на одной канализации крупно сэкономил. Еще пошли заказы из других мест, но я пока все их откладывал на потом: их просто технически нельзя было удовлетворить.

Зато из собранных восьми с лишним миллионов я со спокойной душой пять отправил на «развитие добывающей и перерабатывающей промышленности», так как по самым нескромным расчетам выполнение всех заказов влетело бы примерно в полтора миллиона — это с учетом перевозки материалов. И если что-то непредвиденное случится на цинковом руднике, но Карнеев туда отправил уже самых опытных горняков и неожиданностей неприятных можно было почти и не опасаться.

Но это было лишь первой частью программы по изъятию денег из богатеньких буратин. Что же второй части, то ее я предполагал запустить уже ближе к концу весны, поскольку одно дело — таскать на телегах легкую керамику — и совсем другое дело возить тяжеленный чугуний. Да и с литьем этого чугуния пока не все было гладко, точнее, просто людей еще не было, которые этой работой займутся.

Примерно половину «инвестиций» мы (с Егором Васильевичем) направили в Никополь для добычи марганцевой руды. А вторую половину… Я просто уже ждать устал, когда железные дороги дотянутся до столицы и решил это дело немножечко так ускорить. Так что вторую половину собранных денег я отправил в распоряжение Бенкендорфа, чтобы он уже начал подготовку строительства дороги до Москвы. Александр Христофорович только крякнул, когда я ему о выделенной сумме сказал, ведь по очень тщательным подсчетам вся дорога должна была обойтись миллионов в тридцать. Но отказываться от денег он не стал — и уже в январе собрал команду, которая должна была выстроить участок дороги от города до Волхова. И выстроить — за эти же деньги — быки для моста через реку.

Все работы (и по Ленводоканалу… то есть по Петьводоканалу) и по железной дороге) начались уже в самом начале апреля. А я в очередной раз поселил деревеньку Лепсарь (причем посетил ее вместе с царем) и с чувством глубокого удовлетворения рассказал императору о том, что «при верной постановке дела младенцы в деревнях не мрут». Думаю, что мне тут с младенцами на самом деле повезло: за весь прошлый год в деревушке родилось одиннадцать младенцев и все до весны дожили нормально, да и из остальных детишек вроде никто не помер. Но отчет по «сбереженным душам» при этом визите был вообще сугубо попутным событием. А основное событие выглядело совсем по-другому.

Из ворот МТС тихо (не в смысле шума, а в смысле скорости) выехал трактор, к которому были прицеплены сразу три трехлемешных плуга. Тихо выехал, тихо доехал дол поля, тихо опустил лемеха в землю — и так же неторопливо, но скорости вообще не снизив, пошел это поле пахать.

— Вот эта машина, ваше величество, за десять дней распашет, я думаю, двести-двести пятьдесят десятин. Одна распашет, а потом так же одна и засеет. А уже в конце лета все сожнет и сжатый хлеб перевезет на ток. Там уже будет стоять другая машина, которая весь собранных хлеб обмолотит дня за три… и на все это машина потратит пудов триста топлива, которое остается ненужным при выделке керосина. А потом мы эту машину снова поставим в этот сарай, где она уже простояла всю зиму — и ей ни корма не потребуется, ни ухода, разве что ремонт мелкий, который мастеровой за неделю проведет.