– Это, нет… Как я могу? Я только рабыня…

– Больше нет.

Я потрясла головой. Мои руки – сплошь обваренное мясо, мои ноги – синяки да ссадины, а на плече у меня клеймо. Меня могут переодеть, переучить, но разве это меня изменит?

– Мне не следует об этом думать, – выдавила я.

– На сегодня это единственное, о чем тебе следует думать, и думать поскорее, ведь я предлагаю тебе место в одном из великих орденов.

Это была нелепая шутка, но посмеялась над ней только я.

Мне приходилось слышать о Вайроне, но я никогда бы не подумала, что глава крупнейшего ордена Долума мог быть таким сумасбродом.

– Я не знаю, чего можно желать больше, – выдавила я через силу, комкая в руках салфетку. Еще утром я знала, что не доживу до конца дня, а теперь мне предлагали имя и власть, предлагали жизнь, которую не могли получить даже богачи, на которую смотрели с завистью и не смели посягнуть. Этот человек был готов попрать все законы империи. – Вы просто хотите посмеяться надо мной! Будто можно говорить такие вещи серьезно!..

Вайрон слушал меня с легким налетом улыбки на лице. С трудом вытолкнутые из глотки слова отдавались громким восторженным эхом, и мне стало стыдно от того, как радостно звучал мой голос.

– Просто ответь.

– Да! – я подскочила со стула. – Тысячи раз да!

Герцог смотрел на мое раскрасневшееся лицо и, склонив голову набок, о чем-то размышлял. Глазами он велел мне сесть на место, и зал еще долго чуть слышно гудел от моего голоса.

– В любом случае, – вздохнула я чуть слышно, – рыцарями становятся только мужчины.

Герцог отмахнулся, будто это не имело значения.

– Разве я не сказал, что ты можешь быть кем угодно? Разве ты не ответила, что хочешь появиться мужчиной?

– Я…

– Природу не обмануть, а вот человека обвести вокруг пальца довольно просто.

– Но мои глаза…

– Оставь эти предрассудки. Нынче двор любит все необычное.

Я все еще сомневалась.

– Тебе нравится этот дом? Должно быть, он кажется тебе большим и богатым. Я могу оставить тебя здесь. Попрошу здешнего хозяина за тобой присмотреть.

– А разве это не ваш дом?

– Нет. Тяжело переношу южный климат, – герцог скривился, и я поняла, что вовсе не климат был тому виной. – Так что, останешься здесь? Как подрастешь, я, может, даже заберу тебя в главный дом. Будешь хорошей женой для кого-нибудь из обслуги.

Голова кружилась от милостей, которыми был готов одарить меня этот человек.

– Но в итоге все закончится тем, что ты будешь привязана или к дому, или к мужчине.

Чего я могла хотеть в ту минуту? Проснувшаяся утром рабыней, забывшей, как выглядит хлеб, чего я могла хотеть, кроме спокойствия и сытой жизни, которую дарует повиновение законам и человеческому порядку? Я имела лишь одно искреннее желание – родиться в богатой семье и быть любимым ребенком.

Не знаю, зачем, не знаю, почему, но я чувствовала, что голос герцога безошибочно ведет меня к единственному возможному варианту.

– Герцог, – я подняла на него глаза. – Разве я уже не ответил тысячи раз «да»?

Глава 4. Когда-то давно жил-был принц

Над Звездным архипелагом кружили ветры, и расползались по небосводу кровавые подтеки зари. Золотой город, забывшись беспокойным сном, по-прежнему спал, но свет уже играл на его крышах и заглядывал в окна, ложась на подушки спящих и, как нетерпеливый ребенок, дергал их то за нос, то за волосы, обнаруживая присутствие очередного дня. В эти минуты, когда рыжее солнце вставало из-за Хрустального замка, зажигая его и превращая в золотое пламя, в воздухе витало чувство, похожее на ностальгию, – это были отблески старого Аксенсорема, не знавшего войны.

Великий наставник стоял у мемориальной стены и, не отводя глаз от плиты с именем сына, перебирал в руках нефритовые четки. Камень не перенимал тепла его рук, и скользящий холод бусин обжигал, как близость стали. На плите с именем Ариса Фирра блестела золотая крошка, повторяя линии четырех детских ладоней, тянувшихся прикоснуться к тому, чья линия жизни, прервавшись, оказалась вдавлена в черный гранит. И было в этом много неправильного, и было в этом много трагичного.

Великий наставник несколько раз открывал рот, чтобы зачитать одну из своих речей, которыми не так давно заканчивал траур по ушедшим и призывал людей утешиться ради будущего своих детей, но губы никак не складывались в слова и голос срывался на шепот, в котором он не находил спокойствия.

Черная гранитная стена все тянулась и тянулась вверх, закрывая собой солнце, наваливаясь на Великого наставника тяжестью своего могильного груза, и, будто из небытия, из ее густой тени вырывался блеск золотых отпечатков детских пальчиков.

Годы залечат раны и отберут блеск серебряных имен, сменятся поколения, и с ними сотрется память о тех бойнях, где умирали аксенсоремцы по вине Роя, но камень не потускнеет, как никогда не рассеется и отбрасываемая им тень.

Тогда казалось, что между отторженным от материка Аксенсоремом и Валмиром раз и навсегда порваны все связи, что между неферу и людьми никогда больше не будет дружбы, но Наставник смотрел дальше. Он смотрел за реку пролитой крови, поверх бурного ее течения, в котором топились люди живые, жаждущие мести и неспособные ни смириться, ни утешиться, и видел, что многому суждено было забыться. Но в беспамятстве не обретается прощение.