Когда я доела, он протянул мне сверток. Это было дорожное платье.

– Переоденься. Я отвернусь.

Мы прибыли ближе к вечеру. Следуя за роскошной каретой герцога, повозка въехала в искрящиеся золотые ворота и, проехав вдоль фонтанов, остановилась перед мрачным домом. Они все были такие в этой полосе.

Юноша потянул меня наружу. Я оперлась на его руку и, свесив ноги с края повозки, спрыгнула. Новые башмачки оказались мне малы, и я воем упала, расшибив колени. Юноша щелкнул языком и подхватил меня на руки, отказываясь от помощи все прибывающей прислуги. Спустившись со мной вниз в купальню, он передал меня служанкам, и те утащили меня в термы, где большая каменная ванна дымилась, словно адский котел.

Женщины брезговали смотреть на меня, когда раздевали, и не видели открытых ран на моем теле. Они кинули меня горячую воду, и все тело от лунок ногтей до опухшей подвернутой ноги оказалось точно в огне. Я закричала и, вырвавшись из их рук, выпрыгнула из ванны. Одна из служанок перегородила выход, две другие принялись теснить меня в угол, где воздух был еще прохладен. Мольбами и уговорами я пыталась заставить их отпустить меня, но они лишь плотнее окружали меня. На крики прибежал слуга, привезший меня в поместье. Я испугалась, что он скрутит меня и вернет в ванну, и зарыдала.

– Пожалуйста, – кричала я, тщетно пытаясь разжалобить его. – Мне больно, пожалуйста, не надо. Очень больно!

Он схватил меня за запястье, и я вытянула вперед ногу, пытаясь выдернуть руку из его хватки.

– Неужели вы не видите, что у нее даже ногтей нет? – зло спросил юноша, показывая мою руку. – Остудите воду!

Ворча и скалясь, служанки натаскали холодной воды и снова толкнули меня в ванну. Мучимая жаждой, я глотала мыльную воду и не могла напиться. Натруженные руки вытянули меня наверх и, держа за плечи, стали растирать грубую кожу. Я по-прежнему хотела пить, но, сколько бы я ни наклонялась к воде, меня постоянно отдергивали назад. Я едва сдерживала досадные всхлипы, и, заметив, как куксится мое лицо, одна из женщин проворчала:

– Только и можешь, что ныть!

Она принялась распутывать мои волосы и вдруг с испугом вскочила.

– У нее вши! Какая мерзость!

Разгорелся спор, как отрезать волосы. Кто-то говорил, что герцогу может не понравиться такое самоуправство, ведь рабыня – это его собственность. Кто-то замечал, что налысо стричь все равно нельзя. Через какое-то время служанки нашли решение. Длинные волосы отрезали по плечи и натерли голову какой-то густой, дурнопахнущей смесью.

Щетками они счистили с меня грязь, быстро и аккуратно промыли царапины и раны. Два раза меняли воду. Отмыв меня до того, что кожа чуть не скрипела, а вода перестала мутнеть, стоило мне в нее опуститься, женщины принялись вскрывать гнойники и обрабатывать размягчившиеся в воде струпья.

Уже в предбаннике служанки придирчиво осмотрели волосы, провели по ним гребнем с узкими зубчиками и остались почти довольны. Костлявое тело с некоторой неприязнью обтерли маслом, поверх нацепили белье и длинный салатовый сарафан, ноги обули в туфли на невысоком каблуке, на голову нацепили яркий зеленый ободок и, не дав посмотреться в зеркало, вытолкнули вон.

Снаружи меня ждал дворецкий. Брезгливо осмотрев меня с ног до головы, он велел следовать за ним. Новые туфли были великоваты, и я спотыкалась, пытаясь поспеть за широким шагом дворецкого. Он так ни разу и не обернулся, только раздраженно сжал руки в кулаки, когда я задела столик в коридоре. Я была уверена, что он меня ударит, но он этого не сделал. И тогда я вспомнила, что я – собственность герцога. Они вели себя отчужденно не потому, что были жестоки, а потому что я была рабыней.

Дворецкий приоткрыл дверь, приглашая меня войти в столовую, откуда доносился сладкий запах еды. К тому времени небо почти совсем потемнело, сохранив лишь отголоски света, и за длинными ростовыми окнами догорал закат.

Герцог ждал меня за столом, о чем-то вполголоса разговаривая с привезшим меня юношей. Когда дверь отварилась и я вошла, герцог замолчал.

– Альфред, можешь идти, – сухо сказал Вайрон.

– Ваша светлость, – юноша поклонился и вышел.

Герцог указал мне на стул по правую руку от себя. Я села. Он позвонил в колокольчик, и внесли первую смену блюд.

– Ты давно не ела, поэтому сегодня съешь только бульон и немного овощей.

Мы ели в тишине. Сумерки быстро выцветали, и на тропинки сада, протискиваясь между пышными кустами, выползала таинственная темнота, боязливо огибавшая низкие каменные фонари, в которых, как светлячок, теплился огонь. В столовую вошли два лакея и зажгли свечи. В их тусклом ровном мерцании по-новому заиграло столовое золото. Окна, потеряв свою прозрачность, теперь казались матовыми и наполовину отражали наш тихий ужин. Только в тени тяжелых зеленых штор еще были видны полосы сумеречного неба.

На вторую смену принесли жареные овощи. Лакей предложил герцогу бокал вина. Вайрон жестом попросил принести такой же для меня.

– Выпей, – сказал он. – Быстрее вылечишься.

С детства у меня было тонкое обоняние, но цветочную эссенцию в вине, как бы знакома она мне ни была, я не смогла угадать. Заметив, что герцог смотрит на меня, я прекратила принюхиваться к вину и в несколько больших глотков осушила почти весь бокал.

Третьей смены не было. Как позже я узнала, герцог не был большим любителем застолий и ел очень мало, отдавая предпочтение вину, но не мясу.